Воин-монах на престоле

«<…> что значит это <…> определение и какая причина <…> ввести сие новое постановление касательно словесных наук? <…> откуда пришло <…> (Юлиану – В. А.) на мысль запретить христианам учиться словесности? Это была не простая угроза, но уже закон. Откуда же вышло сие и по какой причине? <…> я должен <…> обратить мое слово к словесным наукам; я не могу не возвращаться часто к ним; надобно постараться защитить их по возможности. Много сделал богоотступник тяжких несправедливостей, за которые он достоин ненависти; но ежели в чем, то особенно, кажется, в этом он нарушал законы. Да разделят со мной мое негодование все любители словесности, занимающиеся ею как своим делом, люди, к числу которых и я не откажусь принадлежать.»

В рамках традиционного римского права сфера образования всегда могла развиваться и развивалась совершенно самостоятельно. Даже во времена, когда начала литься кровь христианских мучеников, когда язычники— гонители (или же, по-латыни – персекуторы) угрожали пытками и лютой казнью светочам Христовой веры Клименту Александрийскому и Оригену (еще не объявленному еретиком своими бывшими единоверцами), это делалось не по причине и не под предлогом того, что указанные христианские авторитеты неподобающим им, как христианам, образом восхваляли античную мудрость или использовали тексты Гомера, Гесиода или Платона, не веря в то же время в богов, которым поклонялись эти древние авторы. Порфирий первым из языческих мыслителей подверг христианских учителей нападкам за усвоенную ими манеру истолковывать античные тексты, коварно ссылаясь на идеи эллинов и используя их ради оправдания своих варварских побасенок. Однако маститый полемист-неоплатоник никогда бы не пришел к мысли «апеллировать к городовому» (как выражались не в Римской, а в нашей, Российской, империи), то есть натравить государственную власть на проповедников Евангелия за то, что те с почтением относятся к эллинской науке. На протяжении целого столетия «с гаком» платонизм христиан пользовался в Римской «мировой» империи теми же свободами, что платонизм Плотина и его школы. И лишь непримиримость императора-отступника привела к изданию закона, объявившего эллинизм несовместимым с христианской верой в принципе. Не случайно просвещенный вольнодумец (несмотря на содержащийся в некоторых частях его труда определенный привкус неоплатонизма) Аммиан Марцеллин, знавший и веривший (в отличие от Юлиана), что наша планета Земля – всего лишь бесконечно малая песчинка в безбрежной Вселенной и разделявший многие другие современные взгляды и представления, кратко коснувшись в своей «Римской истории» этого проникнутого сектантским духом фанатизма и непримеримости закона, упрекнул почти что безупречного в его глазах героя Юлиана в недостойной нетерпимости: «Было жестоко то, что он запретил преподавательскую деятельность исповедовавшим христианскую религию риторам и грамматикам, если они не перейдут к почитанию богов».

Более чем столетием ранее чуждый любомудрию суровый ревнитель римских «праотеческих» традиций император Деций, или Декий, воздвигнувший гонение на христиан, ограничился тем, что потребовал от всех своих подданных доказательства выполнения ими своих религиозных обязанностей согласно освященным временем обычаям. Затем «последовавший за первым из лютейших гонителей христианства – Диоклетианом – и преемником его Максимианом» («Слово пятое»), превзошедший Диоклетиана и Максимиана в жестокости, еще злейший гонитель христиан – император Максимин Даза – замыслил лишить своих христианских подданных «<…> всех прав и запереть для них все собрания, все площади, все общественные празднества и даже самые судилища, ибо, по его мнению, не должно пользоваться всем сим тому, кто не захочет возжигать фимиама на стоящих там жертвенниках и не заплатит так дорого за права столь общие» (Святой Григорий Богослов).