Воин-монах на престоле

«В первую очередь» – пишет Юлиан своему адресату – «мы должны проповедовать благочестие но отношению к богам. А значит, прилично нам литургисать (совершать храмовое богослужение – В. А.), имея в виду, что боги реально присутствуют и видят нас, оставаясь для нас невидимыми, и они способны проницать своим взглядом, превосходящим свет, все, вплоть до сокровеннейших наших помыслов.» Вслед за тем царь-первосвященник начинает перечислять морально-этические «заповеди» (если можно так выразиться), или каноны, по которым должна строиться жизнь «родноверческого» духовенства. Священник должен сохранять не только свое тело в чистоте от нечистых и постыдных деяний, но и свои уста и уши от произнесения или слушания подобных вещей. Соответственно, должны быть исключены все мерзкие шутки и распутные беседы. Никто из возведенных в жреческий сан не должен читать ни Архилоха, ни Гиппонакта, ни кого-нибудь иного автора, писавшего подобные вещи (включая, несомненно, и «античного Вольтера» Лукиана Самосатского, этого «Прометея красноречия», хотя и не называемого «царем-священником» по имени – В. А.). «И в старой комедии пусть избегает подобного рода вещей, так лучше; вообще, будем же отличаться мы лишь знанием философии, а из философов – лишь тех, кто избрал водителями своего воспитания богов, как, например, Пифагор, Платон, Аристотель и круг Хрисиппа и Зенона. Мы не должны внимать ни всем философам, ни всем догматам, но только тем, которые делают человека благочестивым, учат о богах – во-первых, что они существуют; во-вторых, что промышляют об этих вещах, и далее, что они не совершают никакого зла ни человеку, ни друг другу, что они не завидуют, не клевещут и не враждуют. Я имею в виду, прежде всего, те писания, которыми так опозорились наши поэты, а потом и россказни вроде тех, что напряженно измышляли иудейские пророки, и которыми восхищаются жалкие люди, причисляющие себя к галилеянам».

Подчеркнув грозную опасность для благочестия «родноверческого» священства, тающуюся в легкомысленном чтении столь предосудительной (хотя и чисто языческой) классической литературы, царственный архиерей Юлиан далее запрещает всем служителям своего языческого «обновленческого» культа даже наималейшее соприкосновение с безбожными учениями скептика Пиррона (сомневавшегося во всем, включая и существование богов) и Эпикура (считавшего богов, хотя и существующими, но ни во что не вмешивающимися, совершенно бесполезными для людей и не заслуживающими поклонения). Составитель этого своеобразного «родноверческого» индекса запрещенных книг («отреченых писаний») добавляет, что боги, к счастью, сами уничтожили большую часть этих измышлений нечестивого ума, подчеркивая далее, что следует остерегаться столь опасных сочинений, но гораздо важнее остерегаться еще более опасных безбожных мыслей: «Не допускайте ни учения Пиррона, ни Эпикура <…> прекрасно сделали боги, уничтожив труды их, так что на настоящий момент большая часть их книг утрачена. Ничто, однако, не препятствует мне упомянуть и о них, с тем, чтобы показать, каких речей следует избегать жрецу в наибольшей степени; если же дело обстоит так в отношении речей, то конечно, много раньше следует избегать жрецу таких мыслей. Ибо, на мой взгляд, грех языка не тождествен ошибке мысли, но более всего следует быть внимательным к последней, ибо язык грешит вместе с ней».

Богословствующий август не счел правильным, необходимым и уместным перечислять по отдельности все слабости, могущие привести языческого «обновленческого» иерея к вольнодумству. Верный духу «родноверческого догматизма», начавшего все более явно ощущаться и проявляться со времен Порфирия, воин-монах бога Митры постоянно подчеркивает свою непоколебимую веру в бессмертие души и неразрывные узы родства, соединяющие ее с богами; он продолжает исповедовать и проповедовать воздаяние за добро и наказание за зло в будущей жизни, вечность и великолепие мира, благотворное влияние божественного Провидения. На этом основании можно было бы при желании восстановить целый список вечных истин «родноверческого обновленчества», не подлежащих, по убеждению «царя-священника», ни малейшему сомнению, но этот список, разумеется, навряд ли сможет претендовать на полноту.