Воин-монах на престоле

Таким образом, царь-первосвященник Юлиан всерьез намеревался заменить заботу христиан о своих единоверцах не избирательной, а всеохватной, общегуманитарной благотворительностью, вполне соответствующей современным представлениям на этот счет. Поэтому присмотр за приютами и больницами был вовсе не случайно отнят им у христианских монашеских обшин и передан языческим храмам. В общем, Юлиан поставил себе целью совершенно обновить традиционное язычество, придав ему невиданные доселе, «прогрессивные», формы. Единственным реакционным моментом в «прогрессивных» по преимуществу планах августа Юлиана было его обращение вспять, к древним богам, попытка «влить новое вино в мехи старые». В остальном же аскетизм и пиетизм, мистическая иерархия, каноны и правила, по которым воин-монах бога Митры вознамерился заставить жить свои религиозные общины и свое «обновленческое» жречество, имели абсолютно, беспрецедентно инновационный характер. Это был недостижимый для него и его времени идеал, претворенный в жизнь гораздо позднее, причем, не в «языческом», а во враждебном ему лагере, под «эгидой» и усилиями христианской церкви эпохи Средневековья (успевшей к тому времени в немалой степени «эллинизироваться»).

Подобно своим вышедшим из школы Ямвлиха учителям, август-апостат придерживался весьма синкретических религиозных воззрений, и потому поручил своему унифицированному жречеству взять на себя руководство всеми культами, бывшими, по его мнению, все еще в состоянии воспрепятствовать дальнейшему распространению христианства. В этом отношении усилия севаста-реформатора были вполне сродни усилиям его языческих наставников. Однако при ближайшем рассмотрении нетрудно выяснить, что его представление о политеистической «церкви», чьей власти Юлиан был намерен подчинить умы и души своих подданных, было странной, причудливой смесью самых разнородных элементов.

Чтобы объединить членов учрежденной им иерахии в рамках четко оформленной и отлаженной жесткой структуры, император часто невольно подражал организационным формам христианской церкви, против которой развязал религиозную войну. Правда, это подражание скрывалось им под ссылками на вещания оракулов и философскими реминисценциями. С другой стороны, при определении функций, которые были обязаны выполнять его жрецы в «родноверческих» храмах, Юлиан явно руководствовался теургическими идеалами неоплатоников. Мысли августа Юлиана о благотворительности, или, выражаясь современным языком – социальном служении, несмотря на использование им терминологии стоиков, явно были не только высказаны под воздействием и впечатлением очевидной, прямо-таки бьющей в глаза, нищеты и страха перед угрозой назревающего социального бунта, но и – в первую очередь – продиктованы нескрываемым желанием превзойти по всем статьям благотворительность и милосердие христианской церкви. С учетом столь причудливого переплетения столь разнородных источников влияния и сфер воздействия, не представляется верным и возможным рассматривать направленные на установление во всей Римской «мировой» державе теократии усилия севаста Юлиана только лишь как результат усвоения им в той или иной мере неоплатонических доктрин. Ибо не только император Юлиан, но и все грекоримское образованное общество IV столетия, вплоть до общественных слоев, наиболее враждебных новой, христианской религии, находилось под влиянием неоплатоников, и, когда Отступник окончательно подчинился идейному превосходству и влиянию Максима Эфесского, его энтузиазм был смешан с фанатизмом, резко противоречившим духу просвещенного эллинизма, проникнутым которым август-«обновленец» продолжал себя по-прежнему считать.

Глава десятая Царь-священник в провинции Азия

Пока август-реформатор Юлиан разрабатывал и стремился поскорей претворить в жизнь свои обширные перспективные планы, его советники и приближенные наперебой увещевали одержимого духом «эллинистического мессианства» и все более уверенного в собственной непогрешимости «царя-священника» обратить свой карающий меч против угрожавших, по их мнению, границам империи германцев-готов, чье вероломство и коварство внушали им все большие опасения. На это «царь-священник» отвечал, что и сам намерен в скором времени извлечь свой меч из ножен, но собирается напасть на гораздо более достойного и серьезного противника, чем впавшие в полное ничтожество готы, повсеместно продаваемые римлянам в рабство галатскими купцами, не разбирая сословных различий готского «двуногого скота», исправно поставляемого на невольничьи рынки «культурного и цивилизованного» грекоримского Средиземноморья самими же готами, ведущими между собой бесконечные распри (или же честно тянущими солдатскую лямку в доблестных рядах римской армии, как старый добрый служака Невитта «и иже с ним» – «имя им легион»).