Воин-монах на престоле

Как уже говорилось выше, почти со всего Востока к василевсу Юлиану прибывали послы с богатыми дарами, надеявшиеся склонить «владыку мира» к заключению договоров о мире. В то же время полчища опытных в ратном деле персов под верховным главнокомандованием «царя царей», отважного воителя Шапура II Сасанида, продолжали нависать, словно дамоклов меч, над римской Сирией. Шестью месяцами ранее, после взятия персами расположенных в римском Междуречье городов Сингары и Безабды, именно в то время, когда император Юлиан переходил Альпы на своем пути в Иллирию, дальнейшее продвижение войск Сасанида, в нетерпении стремившегося пленить своего переметнувшегося на сторону «румийцев» брата-изменника Ормизда, или Гормизда, и превратить довольно беспорядочное отступление римлян в их полное поражение, вглубь римского Двуречья было остановлено Шапуром лишь из суеверного страха перед неблагоприятными знамениями.

«Царь царей» из дома Сасанидов на охоте

Охваченные смертельным ужасом и трепетом жители побережья Евфрата уже были готовы сломя голову покинуть свои торжища и города, но вслед за тем, в связи, сначала, с наступлением ненастного, неблагоприятного для продолжения военных действий в Месопотамии, времени года, а потом – с вестью о прибытии в Константинополь и воцарением над Римской «мировой» империей нового, предприимчивого и воинственного, государя, овеянного славой одержанных над западными «варварами» многочисленных побед, чье имя – Юлиан – напоминало о столь же победоносном Юлии Цезаре, умерили страх перед персидскими интервентами. Как только первая ласточка своим прилетом ознаменовала приход весны, победитель германцев принял решение в очередной раз перейти имперскую границу, только на этот раз – восточную. Верный своей всегдашней «суворовской» стратегии глазомера, быстроты и натиска, принесшей ему столько успехов на Западе и новой для римской манеры ведения войн на Востоке, Юлиан который, если верить Аммиану «бредил боевыми сигналами и сражениями», отказался от преимущественно оборонительной стратегии, в рамках которой римляне более сотни лет скорее отбивали нападения, чем сами совершали их, и решил перейти в наступление. Желая уподобиться державному воителю Траяну Оптиму, он вознамерился разбить персов в самом сердце Эраншахра. Согласно Сократу Схоластику, племянник равноапостольного царя Константина черпал свою уверенность в успехе из предсказаний таинственных оракулов, полученных его учителем Максимом Эфесским, внушившим своему ученику, что в том возродилась душа Александра Великого, как в избраннике богов, предназначенном вновь, подобно македонскому царю, завоевать Персидскую державу, но уже не Ахеменидскую, как в свое время – Александр, а Сасанидскую. И потому он поначалу шаг за шагом следовал ознаменованному многочисленными победами над персами маршруту похода своего непобедимого предшественника, чьи героические подвиги был твердо намерен повторить (а то и превзойти, если будет на то воля бога Солнца – Сераписа-Амона-Аполлона-Гелиоса-Митры). Разве не ему, севасту Юлиану, принцепсу – передовому бойцу – борьбы за эллинизм, было предназначено богами и судьбой вернуть некогда покоренный и эллинизированный Александром Македонским сказочный Восток в лоно эллинской культуры, зона влияния которой в пору наивысшего подъема и наибольшего распространения эллинизма простиралась до далекой Индии, вклчая ее северную часть? Разве не был он предъизбран свыше для правления иранскими землями, из которых происходил культ бога, почитаемого Юлианом превыше и больше всех прочих богов? Если бы Митре пришлось выбирать между Шапуром (поклонявшимся, в первую очередь, Ормузду-Оромазду, как верховному божеству, Митру же почитавшему, при всем уважении, лишь во вторую очередь, как «око Оромазда») и им, Юлианом, разве не отдал бы его неизменный бог-хранитель Митра предпочтения Юлиану, своему верному воину-монаху, всецело положившемуся на него и посвятившему служению лучезарному богу всю свою жизнь? Кроме того, Юлиан чувствовал, что «весь цивилизованный мир» ждет от него скорейшего возвращения в лоно Римской империи территорий, отторгнутых от нее персами при Констанции II. Как писал Аммиан Марцеллин, Юлиан «горел желанием присоединить к своим славным военным отличиям титул Парфянского (то есть Персидского – В. А.)[182]».

Схватка римского конника с персидским