Воин-монах на престоле

Уже упоминавшийся на предыдущих страницах настоящего правдивого повествования идейный эллинист Аристофан, друг Ливания и сын гражданина Коринфа декурионского звания – претора Менандра, племянник (по материнской линии) философов (Г)иерия и Диогена (тезки синопского киника), убежденный язычник, никогда не скрывавший своих положительных и отрицательных чувств по отношению к кому бы то и чему бы то ни было, учился в одной из афинских школ и был там однажды забросан камнями за свое слишком неумеренное восхищение красноречием антиохийского ритора. По возвращении на родину он стал объектом интриг опасного недруга – сутяги Евгения, бывшего в милости у августа Константа I, собравшегося затеять против сына претора крайне разорительный судебный процесс, который мог стоить Аристофану не только имущества, но и головы. Поэтому племянник Иерия, ради собственной безопасности, покинул родной Коринф и отправился искать спасения за море. Прибыв в Сирию совсем без средств, он нашел выход из свего незавидного положения, приняв должность курьера, или имперского агента, однако вскоре, будучи по служебным делам в Египте, имел неосторожность сделать по адресу шпиона и доносчика Павла Катены пару замечаний, несомненно соответствовавших действительности, но сделанных, по тем временам, явно опрометчиво, неосмотрительным Аристофаном, раздражившим «<…> Павла, словами, которые тому были поделом, но которые тогда лучше было умолчать» (Ливаний). Последствия этой невоздержанности на язык не заставили себя долго ждать. Мстительный Катена, имевший везде свои глаза и уши, обманным путем вовлек оскорбившего его «заочно» коринфского любителя «резать правду – матку» в очередной сфабрикованный Павлом заговор. «Заговорщики» предстали перед судом в городе Скифополе (библейском Бефсане или Вефсане, ныне – Бейт-Шеан в Израиле). Аристофан был обвинен в том, что он ввел к префекту Египта Парнассию астролога, дабы тот «сообщил нечто из того, о чем узнавать не полагается» – очевидно, по вопросу, какую судьбу звезды предвещают человеколюбивейшему августу Констанцию. Этого обвинения было достаточно для осуждения Аристофана на изгнание, или, по выражению Ливания, «он наказан был ограничением права выхода определенными пределами; он и послан был (в место ссылки – В. А.) в оковах».

Под надежной охраной сын претора (вдоволь отведавший плетей со свинцовыми шариками на концах, да и иных орудий верных служителей императорского правосудия) был доставлен в место ссылки, где и пребывал, пока не пришло известие о смерти Констанция, или, используя язык Ливания, пока «кто то из богов не остановил этой беззаконной <…> тирании (правления тестя и двоюродного брата Юлиана – В. А.)».

Аристофан вновь обрел свободу, но он был совершенно разорен, презираем всеми – ведь, по словам Ливания, «не одна только пытка <…> покрывает бесчестием претерпевших ее, но и тот. кто близок был к ней, теряет неприкосновенность своей гражданской чести», и не получил бы никакой поддержки ни от богов, ни от людей, если бы Ливаний, после прибытия Юлиана в Антиохию, не использовал своего влияния на августа-законника для реабилитации друга, попавшего в беду. Ливаний чрезвычайно искусно составил свою речь в защиту Аристофана, в которой ссылался, в качестве свидетелей, на советников из ближайшего окружения императора – Максима, Приска, Феликса и Элпидия (Ельпидия или Гелпидия). Хорошо зная особенности мировоззрения, симпатии и антипатии державного судьи, к чьей справедливости взывал, Ливаний особо подчеркивал, во-первых, греческое происхождение своего взыскующего правосудия друга Аристофана («Во-первых, он грек, государь. А это значит быть одним из предметов твоего пристрастия. Ведь нет ни одного такого горячего поклонника своего отечества, как ты, любящего почву Еллады (Эллады – В. А.), принимая во внимание ее храмы, законы, искусство слова, мудрость, таинства, трофеи над варварами», а во-вторых – непоколебимую и неизменную верность Аристофана, «не принявшего должности, исходившей от непочтения к богам», исконно эллинскому «родноверческому» культу: «За какую бы только цену не купил тот Георгий (растерзанный чернью епископ Александрийский – В. А.) (возможность – В. А.) узреть его перебежчиком (вероотступником – В. А.) и ставшим на возвышение (амвон – В. А.), откуда они (христианские иерархи – В. А.) наставляют старух, чтобы открыть и осмеять таинства демонов, Ино (или Левофею, кормилицу и воспитательницу Диониса – В. А.) сына (а если быть точнее – пасынка – В. А.) ее (почитаемого Юлианом бога вина и экстаза Диониса – В. А.), Кабиров[183], Деметры? Какой бы Египет он не отдал без размышления за это издевательство?» («К Юлиану за Аристофана»).