Воин-монах на престоле

Проведя в Антиохии шесть долгих месяцев, воин-монах лучезарного Митры стал свидетелем смерти своего дяди-единомышленника Юлиана, целого ряда других своих ревностных помощников и единомышленников, безмерного унижения своих богов и полного непонимания принятых им благодетельных мер теми, кого он желал облагодетельствовать. Севаст все чаще уединялся в своем дворце, в окружении всего лишь пяти-шести ближайших друзей, копя в себе все большую враждебность христианской церкви. На протяжении всего этого времени каждое появление августа-«родновера» на улицах мегаполиса встречалось злобными, бесстыдными насмешками, издевками, острыми шутками, язвительными песенками, в которых василевса величали козлом, киклопом, виктимарием (прислужником при жертвоприношениях, убивавшим идоложертвенных животных в соответствии с установленным ритуалом, или, проще говоря – резником). Антиохийцы насмехались над его неуклюжестью, брюзгливостью и своенравием царя-философа, над его вечно хмурым видом, нелюдимостью, над его одиноким ночным ложем, его красными от раздуванья дымного огня на жертвенниках и постоянного ночного бдения глазами, над его черными, как у красильщика, пальцами (ибо август Юлиан по-прежнему писал все ночи напролет).

Монета c профилем густобородого августа Юлиана II

Издевкам и насмешкам подвергались бородатый портрет Юлиана на монетах, а также волосы на его подбородке, столь длинные, что из них «впору было вить веревки». Даже святой Григорий Богослов издевался над «обезображенными (не сбритыми с них волосами – В. А.) щеками» Юлиана, «возбуждающими большой смех не только у посторонних, но и у тех, которым он думал доставить этим удовольствие!». Юлиан отшучивался, как мог: «Природа не обременила (мое лицо – В. А.) ни чрезмерной красотой, ни юношеской прелестью, и сам я в силу своей брюзгливости и своенравия добавил и длинную бороду, наказывая его, по видимости, за то, что оно некрасиво по естеству. По той же причине примирился я и со вшами, носящимися в ней, как зверье в подлеске. Жрать так, чтоб за ушами трещало, пить полным ртом не могу (в отличие от антиохийских гладко выбритых обжор и пьяниц – В. А.), ибо постоянно должен прилагать усилия, чтобы вместе с пищей не обожраться мне бороды. Когда же целую я или меня целуют, страдание медлит, хотя и в этом случае тягостна, тягостна борода, ибо не дает «чистые к гладким губам губы еще слаще приклеить», как сказано поэтом<…>. Скажите же: я должен вить из своей бороды веревки! Что ж, пусть они (веревки – В. А.) будут у вас, если нежным, ненатруженным, холеным вашим рукам не причинит (при витье веревок из царевой бороды – В. А.) ее (косматой бороды севаста – В. А.) грубость страшных бед <…> ты должен быть благодарен тем, кто от доброго сердца убеждал тебя остроумными анапестами гладко выбрить свои щеки.». Но антиохийцы все не унимались, досаждая Юлиану, как назойливые комары: «Ты всегда спишь ночами один (ну, не был монашеский обет безбрачия и целомудрия в чести у граждан Антиохии, хоть тресни! – В. А.), и ничто не может смягчить дикости и свирепости твоего характера – ни одна дорога не приводит к тому, что могло привести тебя в приятное расположение духа, но величайшее из зол состоит в том, что ты избираешь этот образ жизни и вводишь общий запрет на удовольствия <…>. Ты не знаешь, – скажете вы, – как общаться с людьми, ибо <…> тебе свойственна <…> невежественность и грубость в отношении ко всем. Понимаешь ли, что мы здесь далеки от быта кельтов, фракийцев и иллирийцев? (в смысле – неотесанных «варваров» – В. А.) <…>Ты думаешь, что предписал эти законы каким-то фракийцам, своим согражданам (пренебрежительный намек на неэллинское происхождение возомнившего себя эллином Юлиана – В. А.), или бессмысленным галатам, воспитавшим тебя, на нашу голову (то есть галлоримлянам, среди которых цезарь Юлиан провел немало лет и навербованых среди которых воинов-«варваров», под чьей защитой благородные антиохийцы и другие «просвещенные эллины» могли вдоволь упражняться в остроумии и вообще предаваться радостям привольной жизни, он, уже провозглашенный этими «невежественными и грубыми варварами» августом, привел с собой в Антиохию – В. А.), <…> человеком всецело противным и безрадостным!»