Воин-монах на престоле

Юлиану пришлось стать свидетелем непонимания и неприятия его усилий, а по сути дела – полного провала проводимой им религиозно-обновленческой политики не только в Антиохии Сирийской. Почти все возвращенные его указом о веротерпимости из ссылки христианские епископы, принадлежавшие к самым радикальным толкам христианства, были приверженцами либо никейского, либо аномейского направлений «галилейского» вероучения. Все это были иерархи, чьи речи нравились народу и были способны увлечь за собою широкие массы, гнушавшиеся мягкостью и умеренностью, половинчатостью. И эти воинственные церковники, возвращенные эдиктом Юлиана в свои церкви, проявили себя в качестве самых страстных ревнителей «галилейской» религии (вместо того, чтобы расколоть и ослабить «галилейские» общины, на что втайне рассчитывал воин-монах бога Митры, возвращая христианских святителей из изгнания). Воодушевленные слушатели, чьими умами, сердцами и душами сумели завладеть возвращенные василевсом изгнаники, были не только приверженцами христианских сект, но зачастую представителями «родноверческих», языческих кругов. И потому все эти амнистированные севастом-«толерастом» иереи-«галилеяне» начали создавать Юлиану все больше проблем.

На седьмом году своей уединенной жизни среди отшельников-анахоретов египетской Фиваиды епископ Афанасий узнал об оглашении 8 февраля 362 года гражданам Александрии при Египте закона Юлиана об амнистии, позволившего христианам не арианского исповедания, изгнанным при нетерпимом к ним августе-арианине Констанции II, возвратиться в свои родные места. Сборы были недолги, и уже 21 февраля Афанасий с триумфом вступил в ликующую Александрию при Египте, озаренную всю ночь праздничной иллюминацией, как в дни самых великих праздников. Афанасий не был человеком, придававшим большое значение формальностям. Не ходатайствуя о своем официальном восстановлении на епископской кафедре, он сходу приступил к исполнению должностных обязанностей епископа, как если бы был утвержден в этом сане, стал проповедовать, крестить и отлучать от церкви. Мало того! Он дерзнул даже провести настоящий церковный собор, призванный восстановить единство Христовой церкви, чью ризу так долго раздирали еретики, на основе Никейского Символа Веры. Юлиан ждал и втайне надеялся, что исполненный возмущения Афанасий, возвращенный его (лицемерным по замыслу) указом о веротерпимости из изгнания, обрушится на «неверных» в собственных, «галилейских», рядах. Но «царь-священник» просчитался. Епископ возвратился из изгнания с совсем иным намерением, залючавшимся в том, чтобы примириться с полу-арианами путем внесения в догмат более широких формулировок. В то же время Афанасий, не испытывая ни малейшей благодарности к помиловавшему его веротерпимому севасту, начал угрожать отлучением от церкви «дезертирам», «отщепенцам», осмеливающимся поступать на военную или гражданскую службу императору, отпавшему от истинной, христианской веры и уклонившемуся в почитание ложных богов.