Воин-монах на престоле

Не следует ожидать от античных авторов четкого и ясного ответа на данный вопрос. Язычники-панегиристы, подобные Ливанию, в один голос утверждали, что благочестивый император во всех своих начинаниях направлялся и руководился всеведущими небожителями, бессмертными богами: «<…> если б возможно было человеку жить вместе с богами на небе, он (Юлиан – В. А.) был бы с ними, так как они дали бы ему место в своей области, но, как тело того не дозволяет, они сами приходили к нему, поучая, что надо делать и чего не делать. <…> ему ни в ком из людей надобности не было, так как он был самым проницательным из людей в своих замыслах, но были ему увещания со стороны всеведущих» и т. п. И что Юлиану удалось на страницах своих сочинений в пух и прах разбить «безумных и невежественных галилеян» («Для иудеев соблазн, для еллинов безумие»): «Когда же зима делала ночи долгими, он, помимо многих других прекрасных произведений слова занявшись изучением тех книг, которые выставляют человека из Палестины родом богом и сыном божьим, в пространной полемике, силою аргументов доказал, что такое почитание смех и пустословие (доказал-то он, может быть, и доказал, но вот только кому – ведь подавляющее большинство «галилейских» подданных севаста Юлиана не только не читали его пространных полемических трудов, но и вообще о них слыхом ни слыхивали! – В. А.)». Христианские же историки церкви зафиксировали лишь то сразу бросающееся в глаза (и никем не оспариваемое) обстоятельство, что религиозная политика врага христиан и христианства, поначалу достаточно мягкая и терпимая, с течением времени становилась все агрессивнее, и что император-законодатель в последние месяцы своего царствования был охвачен постоянно нарастающим ожесточением. На основании их сообщений при всем желании нельзя сделать вывода о том, что Юлиан был талантливым организатором, державшим все под контролем и никогда не увлекаемым за собой непредвиденным им ходом событий – так сказать, не «плывшим по течению»…

Немало писем Юлиана свидетельствуют о его разочаровании неудачей предпринятых им попыток реставрации эллинизма. Он явно ожидал от своих первых мер, проникнутых идеями широкой и великодушной толерантности, веротерпимости, вполне конкретных результатов, которых ему, паче чаянья, не удалось добиться. Реальное положение дел не раз заставляло августа-реформатора подвергать свои планы ревизии и пересмотру. Воин-монах бога Митры перестал поддерживать идею неограниченной свободы вероисповедания, начав увязывать и связывать эту свободу с условием непременного уважения и соблюдения закона и порядка (в его понимании). Известно, в каком опасном ключе и смысле это заявление и требование могло быть истолковано (и истолковывалось на практике) в каждом конкретном случае.

Коль скоро столь печальный и горький опыт вынудил Юлиана изменить свое отношение к своим христианским подданным, представляется весьма вероятным, что государь взял на себя новую роль в руководстве своим «обновленческим» жречеством не по доброй воле, не из желания расширить свои полномочия и упрочить еще больше свою власть, а в силу обстоятельств, оказавшихся менее благоприятными, чем он предполагал и ожидал. Не говоря уже о том, что далеко не все народы Римской «мировой» империи были готовы, подобно самому севасту Юлиану, несмотря на свое явно негреческое происхождение, сделаться «греками» – а ведь именно это предусматривалось религиозной реформой «консервативного революционера на престоле», в то время, как объявленные им своими главными врагами «галилеяне» проповедовали нечто совершенно противоположное – «несть ни еллина, ни иудея, ни скифа, ни варвара, но все и во всем Христос»…