Воин-монах на престоле

Грандиозные по своим масштабам и поспешные приготовления к войне с персами вселяли во многих малодушных «потомков Энея и Ромула» страх и ужас, а в тайных недругов «царя-священника» – опасения, что победа над персами окончательно упрочит его власть. Недовольные Юлианом и его планами постоянно уговаривали своих высокопоставленных, приближенных ко двору сограждан, к мнению которых император мог прислушаться, убедить августа умерить свой воинский пыл и свое честолюбие, дабы он в избытке своего счастья не принес сам себе гибель, подобно тому, как слишком пышный рост хлебов губит урожай. Но, как они ни старались отговорить севаста Юлиана от задуманного, он обращал на них внимания не больше, чем его герой и бог Геракл, неутомимый спаситель, воитель и труженик – на возню каких-то карликов-пигмеев у него под ногами. Как человек выдающейся инициативы, воин-монах бога Митры, с высоты своего положения, продолжал со свойственной ему всегда настойчивостью бесстрашно и упорно разрабатывать план военных действий «и прилагал все силы для того, чтобы заготовить в соответствующем количестве запасы» (Аммиан) для предстоящего Персидского похода.

Золотая монета «царя царей» Персии Шапура II Сасанида с его профилем на аверсе и алтарем неугасимого священного огня на реверсе

Однако в рядах армии шло брожение. Оказалось, что у группы милитов. созрел план убить «царя-священника» во время войскового смотра. К счастью для севаста Юлиана, один из заговорщиков по пьянке проболтался. Юлиан замял это дело, однако приказал казнить двух гвардейских офицеров-христиан – Ювентина и Максимина, о чьих мятежных настроениях императору стало известно. Тот факт, что «галилеяне» продолжали служить, да еще в офицерских чинах, в императорской гвардии, заставляет усомниться в достоверности приведенных выше утверждений об изгнании Юлианом всех христиан из рядов своей гвардии (не говоря уже об армии).

Масштаб военных приготовлений василевса Юлиана и очевидная серьезность его намерений покончить с персами раз и навсегда вселили неуверенность даже в отнюдь не трусливого «царя царей» Шапура II. Шаханшах прислал Юлиану письмо с предложением начать мирные переговоры, выразив готовность направить в Антиохию своих послов для решения всех спорных вопросов. Юлиан ответил, что не нуждается в послах «царя царей», ибо тот в скором времени будет иметь удовольствие увидеть его у себя в Персии собственной персоной, диктующим владыке персов условия мира, почетные и выгодные римлянам и Риму. Со всех сторон, ото всех окрестных царей и народов, к августу поступали предложения военной помощи, но Юлиан их вежливо отклонял. Он понимал, сколь сложным будет предстоящий поход, и потому был намерен взять с собой лишь самые надежные войска, на которые мог положиться в самых трудных ситуациях. Юлиан принял лишь предложение о помощи женатого на знатной римлянке Олимпии царя Армении Аршака II, предложив тому собрать большое войско и ожидать приказаний, куда ему направиться со своей армией и что предпринять. В первые дни наступившей весны Юлиан, собрав достаточные, по его мнению, для покорения Персиды силы (не менее восьмидесяти тысяч милитов), разослал по своим армейским корпусам приказ о выступлении в поход, велев им всем форсировать Евфрат. Получившие его приказ войска «потомков Ромула» выступили со своих зимних квартир и, собравшись на предписанных им стоянках, ожидали прибытия своего венценосного верховного главнокомандующего.

Перед самым началом похода на персов август Юлиан назначил главой юрисдикции сирийского округа некоего Александра из Гелиополя – человека злобного, сварливого и вспыльчивого нрава, лишенного не только чувства жалости и сострадания, но и элементарной снисходительности к людским слабостям. По утвержденью самого севаста, его назначенец был недостоин своей должности, но именно в таком правителе и судье нуждались, ради вящего их вразумления и исправления, корыстолюбивые и дерзкие на язык жители Антиохии. При выступлении «царя-священника» в поход из мегаполиса на Оронте его провожала огромная толпа представителей всех городских сословий, желавших императору счастливого пути, счастливого завершения похода и славного возвращения, заклиная его успокоиться, возрадоваться, возвеселиться, быть снисходительнее, мягче и не держать зла на антиохийцев. Однако сердце августа было исполнено горечи от причиненных ем антиохийскими насмешниками незаслуженных обид и присвоенных ему ими бранных кличек. Поэтому он резко ответил им, что они видят его в последний раз. Ибо намеревался, после завершения Персидского похода, направиться кратчайшим путем в Таре, столицу Киликии. И заранее поручил тамошнему губернатору Меморию сделать все необходимые приготовления к его возвращению. Слова императора оказались подлинно пророческими, а его воля – исполненной скорее, чем он, вероятно, думал: тело павшего на поле брани Юлиана было доставлено из так и не завоеванной воином-монахом бога Митры Персии в Таре, где и было погребено безо всякой пышности.