Воин-монах на престоле

Если верить Аммиану, Юлиан выступил в поход на персов в третий день перед нонами марта (то есть пятого марта) 363 года и прибыл обычным путем в (Г)иераполь (позднейший Мембедж-Мембиджи). Высказанные императором перед выступлением его армии из Антиохии угрозы глубоко опечалили и удручили членов антиохийского сената. Они сопровождали Юлиана до местечка Литарба, где, во время данной ими августом последней аудиенции, тщетно пытались умолить севаста сменить гнев на милость. Первым попрощался с императором Ливаний, чье состояние здоровья оставляло желать много лучшего и не позволило ему сопровождать августа до Литарбы. По возвращении, он написал государю письмо, в котором всецело поддержал и одобрил назначение Юлианом Александра Гелиопольского губернатором: «Признаюсь, я сперва был весьма недоволен правлением Александра и огорчен тем, что самым видным людям среди нас пришлось потерпеть неприятности; я оценивал поведение Александра не заслуживающим одобрения, а как дерзость, не подобающую правителю. Значительные денежные взыскания, наложенные им, ослабят наш город, как я полагал, но величия ему не прибавят. Однако теперь результаты сурового правления Александра налицо и я изменяю свое мнение. Ибо те, кто прежде до полудня рассаживались в купальнях или спали, теперь, подражая лаконским нравам, стали выносливы в труде и работают не только весь день, но и часть ночи, и словно прикованы к дверям Александра; чуть кто кликнет их из внутренних покоев, как все со всех ног бросаются туда, – оказывается, даже не прибегая к оружию, одними угрозами можно превратить бездельников и нахалов в людей трудолюбивых и разумных. Каллиопе[197] тоже, согласно твоему желанию, воздается должный почет – и притом не только конными ристаниями, но и театральными зрелищами; в театре же совершаются и жертвоприношения богам, и большая часть граждан изменила свои взгляды; в театре слышали обильные рукоплескания, а между рукоплесканиями призывали богов. Правитель ясно показал, что рукоплескания присутствующих ему по душе и от этого они стали еще сильнее. Вот каким, о владыка, прозреньем обладают некоторые люди! Оно дает возможность предугадать, кто сумеет лучше других управлять и домом, и городом, и народом, и царством.»

В другом своем письме автократору, проникнутом не столь казенным оптимизмом, а глубокой грустью, Ливаний проклинал трудности пути по неисправной дороге, но в то же время корил себя за то, что повернул назад, не последовав за всеми остальными антиохийскими депутатами до Литарбы, чтобы иметь счастье на следующее утро, с восходом солнца, еще раз увидеть божественный лик Юлиана. Он уверял своего бывшего ученика, что не находит утешения в городе, исполненном несчастий. Подчеркивая, что под несчастьем Антиохии разумеет не нехватку продовольствия, но то обстоятельство, что Антиохия ведет себя преступно, дурно и неблагодарно по отношению к Юлиану – обладателю столь великой власти и еще более великой мудрости. Пока Ливаний был еще вместе с Алкимом – своим другом, ритором родом из Никомидии – он мог сам себя обвинять перед ним, перечислять ему почести и награды, которыми его так щедро осыпает Юлиан. Но с тех пор, как Алким его покинул, он, Ливаний лежит на своей постели, уставившись в потолок своей комнаты, ставшей его единственной слушательницей вместо покинувшего его друга, и говорит: вот в этот час я обычно сидел рядом с ним (Юлианом), позволявшим мне это, а вот в этот час я ходатайствовал перед ним (Юлианом) за моих сограждан; я не мог противопоставить убедительных контрдоводов его (Юлиана) справедливым упрекам и мощи его красноречия; но он (Юлиан) не гневался на меня, осмелившегося противоречить ему, и не отталкивал, не прогонял меня. В этом – его, Ливания, последнее утешение, и потому он молит богов даровать Юлиану победу над врагами и привести его обратно в Антиохию, как прежде. Он призывает Юлиана смело переправляться через реки и обрушиваться на вражеских стрелков из лука, подобно грозному горному потоку. Затем Юлиан попросит у Ливания совета, как и обещал. Ливаний просит Юлиана не лишать его последнего утешения в горе, вызванного его отсутствием. А именно – позволить Ливанию и впредь писать ему и просить Юлиана, в свою очередь, чиркануть ему письмецо-другое в перерывах между битвами. Ливаний чувствует себя нездоровым, и потому ему приходиться дожидаться описаний битв, которые он предпочел бы увидеть своими глазами. Его друг Селевк, более счастливый, чем Ливаний, будет очевидцем этих битв. Он поступил совершенно правильно, оставив в Антиохии свою добродетельную супругу и любимую дочь ради славы и чести служить столь доблестному императору, как Юлиан.