Воин-монах на престоле

Тем не менее, даже Шатобриан признавал, что Константин Великий уступал по всем своим человеческим качествам своему племяннику-вероотступнику, ошельмованному впоследствии неблагодарными, несправедливыми потомками. А факт достижения Константином, к концу жизни, больших успехов, объяснялся, по убеждению Шатобриана, только тем, что Константин дал увлечь и нести себя идеями своего времени, в то время как Юлиан был повергнут наземь, затоптан и раздавлен силами, на пути которых надеялся поставить прочный заслон.

Большинство последующих историков видели в отступничестве последнего языческого императора Римской державы результат борьбы двух эпох, двух мировоззрений, двух культур. Но с появлением «новоязыческих», «неопаганистских», «родноверческих» движений мир Античности как бы в очередной стал ближе миру современности. И потому предпочтение стало отдаваться не обращению к подлинным словам и делам императора Юлиана, а попыткам исключительно умом и чувствами угадать, что за тайные силы посещали и вдохновляли императора-эллиниста в его лихорадочных ночных трудах и бдениях. Достаточно прочитать «Дафну» Альфреда де Виньи (известного у нас главным образом как автора «Сен-Мара»), чтобы убедиться в том, куда завела французского романтика его неуемная фантазия в попытках постичь суть великих глубинных политико-мировоззренческих конфликтов далекого IV столетия. В «Дафне» Виньи представляет Юлиана философом, ищущим смерти с момента осознания безнадежности своих усилий, а Ливания, изрекающего прорицания одно диковинней другого – рупором идей, слишком близких веку самого Виньи, а не Ливания и не Юлиана.

По мере расширения и углубления трудов историков, филологов и литературоведов, росло число все более точных и предметных публикаций, посвященных жизни и деяниям августа Юлиана. В самых разных кругах задавались, исходя при этом из собственных предрассудков, вопросом о мотивах действий Юлиана, и потому каждый видел в жизни императора-реформатора те характерные особенности, которые казались ему наиболее важными, с учетом особенностей собственного менталитета исследователя. В итоге, в результате суммирования самых разных отдельных черт и свойств сложился поразительно противоречивая общая картина, образ, одновременно, мистика и рационалиста, филэллина и фанатичного поклонника восточных суеверий, визионера-духовидца и политика-реалиста, ученого и воина, последователя воителей Александра Великого и Траяна Наилучшего, но одновременно – и Марка Аврелия; человека, ставившего превыше всего на свете возрождение и обновление культа «праотеческих» богов, но павшего на поле брани, сражаясь за Отечество; фанатика правосудия и справедливости для всех и каждого, но в то же время – пристрастного гонителя инаковерующих и инакомыслящих (в случае атеистов – киников и скептиков или эпикурейцев-полуатеистов); то импульсивного и неосторожного, то трезвомыслящего и расчетливого; то дружелюбного и мягкосердечного, то невыносимо сурового и строгого; то добродушного и простого в обращении, то торжественного подобно самому высокомерному понтифику – всеми этими в высшей степени противоречивыми свойствами наделяют Юлиана авторы Нового и Новейшего времени…

Но с тех пор, как прекратилось изучение биографий Юлиана, вышедших из-под пера христианских и «родноверческих» авторов, выяснилось, что фигура Юлиана была внутренне противоречивой ничуть не в большей степени, чем фигуры его выдающихся современников. Взять к примеру отца церкви блаженного Иеронима Стридонского, автора латинского перевода Священного Писания на латынь – так называемой «Вульгаты» – с его пламенной верой, сомнениями и внутренними кризисами, и причудливую «амальгаму», смесь христианских и неоплатонических идей, наложившую неизгладимый, характерный отпечаток на образ и веру этого святителя. Не суть ли то противоречия, бросающиеся в глаза подобно тем противоречиям, что делают для нас такой загадочной образ Отступника? Право же, Юлиан Философ показался бы не столь загадочным, если бы мы, не пожалев времени, оттрудились сравнить его с Гемистом Плифоном, или Плейтоном, Виссарионом, Малатестой и многими иными представителями неоэллинистического направления эпохи Возрождения, весьма близкого тому, что пользовалось в свое время поддержкой и покровительством Юлиана.