Воин-монах на престоле

В роскошных помещениях великолепной базилики (в которой первый христианский император Константин Великий распорядился «на всякий пожарный» установить статую Фортуны – римской языческой богини счастья и удачи – аналога греческой языческой богини счастья и удачи Тихи, или Тюхэ, под чьим небесным покровительством все еще считался находящимся Новый Рим, формально – уже давным-давно христианский!) размещались общедоступные учебные заведения и большая уже тогда библиотека (которой предстояло стать в скором времени одной из богатейших в мире). Став императором, Юлиан потратил много сил и средств на расширение и пополнение константинопольского книгохранилища, основательно изученного им в молодые годы, в котором он после окончания занятий в высшей школе ежедневно с пользой проводил немало часов. Там царевич мог подолгу наблюдать за кропотливой работой многочисленных копиистов, переписывавших на пергамен ценнейшие тексты: комментарии к поэмам Гомера и Гесиода, сочинения Зенона[72], Клеанфа[73], Хрисиппа[74] и целой долгой, почти бесконечной, плеяды вышедших из аристотелевского Ликея[75] и из платоновской Академии[76] писателей-философов, долгой, почти бесконечной череды представителей античной мудрости, уже не доступных пониманию широкой аудитории, знание которых, однако, представлялось тем более желанным, что они казались последними отблесками угасающего света…

Грамматике царевич Юлиан учился у славившегося своей ученостью лаконца[77] Никокла, чью коллегию посещали сыновья высшей новоримской знати. Никокл давал им уроки по все предметам, необходимым для того, чтобы уметь комментировать великих авторов: литературной критике, этимологии, собственно грамматике и лексикографии, метрике, просодии, истории, географии и мифологии. Очевидно, царевич Юлиан, вместе с молодыми константинопольскими аристократами, упражнялся, под руководством этого преподавателя также в стихотворном искусстве. Впрочем, от его опытов на ниве стихосложения мало что сохранилось. Никокл был язычником. Знаменитый Ливаний, его коллега, судя по всему, считал Никокла выдающимся специалистом своего дела, весьма одаренным в избранной им сфере «служения музам», но, наряду с чисто профессиональными, восхвалял и его высокие нравственные качества, называл его «жрецом справедливости» и утверждал, что никто глубже Никокла не смог проникнуть в мир тайных помыслов Гомера и иных поэтов древности. Впоследствии этот великий педагог прибыл ко двор своего прежнего питомца Юлиана в Антиохию, где не раз использовал свое сохранившееся на него влияние. И, хотя впоследствии память об этом долгом времени доверительных отношений с Отступником могла стать для Никокла источником немалых опасностей, он был одним из немногих, осмелившихся, после гибели Юлиана, отрыто продемонстрировать свою скорбь по нему и погребенным вместе с ним надеждам на возрождение древней эллинской славы…

Риторике Юлиан обучался у христианина по имени Екиволий (Гекеболий, Экеболий). Это был педагог, так сказать, второго сорта, обязанный своим авторитетом тому обстоятельств, что обучал царевича, ставшего впоследствии царем. Больше ничего достойного упоминания о Екиволии в анналах римской и мировой истории не сохранилось. За исключением, разве что, следующего сообщения. После смерти августа Констанция II, Екиволий, чтобы подольститься к сменившему севаста Констанция на престоле Юлиану, уже ставшему Отступником, сделался ревностным почитателем древних богов, а после гибели Юлиана (а не в период правления императора-апостаты, как во второй части «мировой драмы» Генрика Ибсена «Кесарь и Галилеянин») долго и истово каялся за свое отступничество, падая ниц в пыль у церковных дверей и слезно моля входящих и выходящих верующих ступать по его распростертому телу, чтобы подобным самоуничижением искупить свое окаянство. Заслужив, в конце концов, прощение. Некоторые люди обладают подлинным талантом применяться к обстоятельствам. В этом плане со времен Констанция и Юлиана ничего не изменилось…