Воин Русского мира

Вика нарочито громко хлопнула пассажирской дверью. Снаряженный для стрельбы АКМ она бросила на заднее сиденье. Мелкашку положила поперек колен. Эх, как бы понять-разобрать, на чьей стороне этот дядя, зачем явился к ним штаб и куда подевалась команда Землекопов во главе со Стасом Реем?

— Матадор получил запись пытки твоего брата вчера утром по электронной почте. Он сообщил тебе об этом?

— Нет! Зачем…

— Им не нужен твой Петруша. Им нужна ты. Петруши теперь у них нет. Но им известно местонахождение Риты и девочки.

— А ты? В чем твой интерес?

— Пока не пойму. Надо разобраться. Ясно одно: детей пытать и казнить нельзя. Это неправильно. Поэтому мы отправляемся к твоему дому, на Сумскую. Они явятся туда. Если не найдут тебя — сгодятся хоть Рита и девочка.

— Не найдут! — насупилась Вика.

— Неужели ты и вправду…

— Что?

Он лишь покривился. Грустит. Любопытно, почему? Вика нагло уставилась на Травня. Надо дать ему понять, что ей наплевать, что она, Виктория Половинка, никого не боится. Она не постесняется и его, Сашу Травня, по слухам, героя всех войн возможных и невозможных, приструнить, опустить, поставить на место. А если он окажется врагом, то и убьет. Да-да! Убьет!

Конечно, «туарег» — крутейшая тачка. Кожаный салон, вычурная панель, удобное сиденье. Вика закинула ноги на торпеду, не снимая берцев. Он промолчал, даже не дрогнул лицом. Торопливо скрутил сигаретку, бросил будто невзначай:

— Знаешь, а у меня есть девушка…

Потом потупил синие очи. И этот туда же. Клеит. Надо сделать вид, будто неинтересно, будто занята и нелюбопытно совсем, какая там «девушка» у старого бабника. А «девушке»-то, наверное, не меньше тридцати лет!

— У тебя? Девушка? — выдержав немалую паузу, переспросила Вика. — Я думала, ты женат.

— И женат. А шо?..

— Ни шо. Наша Ритка, ты её бачив, тоже девушкой себя считает.

— Не. То настоящая девушка. Молодая, як ти. Была у меня…

— Ну и шо? А жена?

— Жена — это жена. Я тебе за девушку хочу рассказать. За Аленку.

— И шо?

Травень опустил стекло, сплюнул. «Туарег» медленно двигался по крайней правой полосе к Сумской улице, к её дому.

— Она тоже много слов знает. — Травень затянулся в последний раз, выбросил окурок. — Девушка моя ругается матерно, как ты. Но я её всё равно люблю.

— Молодец! А зачем ты мне это рассказал?

— Та ты там, на штабе вашем, друга моего Лихоту всяко матом крыла…

— И шо?

— Так тот, с кем ты спишь, о ком грезишь ночами…

— Перестань!

— …он не лучше Лихоты…

— Заткнись!

— …и куда как хуже Сильвестра…

Чем поганей матерная брань, тем скорее наступает облегчение.

* * *

По дороге Петруша заглянул на блокпост. Данилка и Москаль страшно наругали его, чуть не побили. Сами голодные, злые, уставшие, зрачки широкие, животы пустые. Петруша не озлился на них — на прощание ведь дали немного еды, отсыпали из своего котла холодную крупу без масла, без сахара. Петруша сложил вареную гречу в целлофановый пакет. Есть такое не вкусно, но все же лучше чем голодать. Ещё Москаль дал ему дезинфицирующие салфетки, а Данилка наказал не есть грязными руками. Данилка — врач. Он хорошо знает, от чего человек может заболеть. Ещё он знает, какое место надо резать, а какое прижигать, чтобы усилить боль. Каждый Пастух знает: Данилку надо слушаться, иначе он будет резать и жечь долго, но помереть не даст. А послушных он убивает быстро, без мучений.

Петруша обтер руки влажной, белой, пахнущей зубной пастой тряпочкой. Он шагал вдоль проезжей части, брал маленькими щепотками вареную крупу из пакета и укладывал себе в рот. Редкие прохожие не обращали на него внимания — мало ли беспризорников таскается по округе? Так он дошел по перекрестка Гоголя и Шевченко. Еще пара кварталов, — и среди заборов частного сектора, над кронами распускающихся тополей, он увидит жестяные, крашенные рыжей краской кровли пятиэтажек. Он не станет заходить в подъезд — это может быть опасно, а может быть, и нет. Став одиноким, Петруша привык жить наверняка — не верить людям, полагаясь только на Божий промысел. А потому он обойдет свой дом с тыльной стороны и заберется на старый бук. Сначала выждет на нижних сучьях, освоится с обстановкой и только потом полезет выше, часто и надолго останавливаясь, чтобы почувствовать и понять опасность. Так учила его Вичка.

Вот и Сумская улица. Вот ряд серых пятиэтажек. Батька называл их почему-то «хрущобами». Петруша так и не успел спросить у отца откуда взялось такое название. Вот густые заросли голой акации меж тыльными сторонами двух унылых строений. Вся земля здесь испещрена тропками и усыпана мусором. Ближе к лету, когда акация распустится, здесь будут прятаться влюбленные парочки и компании бухариков.

Петруша брел, стараясь не шуршать прошлогодней листвой, туда, где над серой массой кустов возвышается друг их семьи — старый бук. Мальчик обнял дерево. Ах, этот ствол! Даже в сильные холода он казался Петруше теплым, как человеческое тело. Скоро почки распустятся, и ненадолго, прежде чем густо зазеленеть, дерево окунется в розовую дымку. Но пока оно предательски голо.

— Не спрячешься, — грустно заметил Петруша.