ВОЙНА ДОЧЕРЕЙ

сначала укрепляет нас, а потом отнимает силы;

но когда мы делаем последний вдох, цепь рвется,

и мы становимся такими, какими были всегда;

мы больше не заключены в изуродованную плоть,

мы становимся одновременно ребенком, женихом, невестой,

или тем кем были в свой лучший день;

или даже всем, о чем мы мечтали и видели сны

и хотели бы оставаться спящими и не рассеивать

чудеса во дворце нашей головы.

И вот Дургаш снова оказался в городе

перед Домом покоя, где он стоял

до того, как Дал-Гаата увела его вдаль

хотя не сдвинулся с места он ни на дюйм.

Дверь закрылась прямо у него на глазах;

он хотел постучать, но потом остановил свою руку,

повернулся и пошел обратно домой

где стояли зелья и магические игрушки

которые хранили его так много лет

потрясающие волшебные предметы, но они не давали познать

удовольствия, которые простые люди познают каждый день;

эти ловушки, которые привязывали его к костям

он разбил и сжег и выбросил все.

Так Дургаш прожил еще двадцать лет

в пьянстве, курении и утехах постели,

и когда, наконец, Светлейшая Леди

взяла в ладони свои мягкую плоть его сердца

и остановила ее своей рукой, такой гладкой и белой

она положила его песочные часы на бок

его последняя песчинка теперь стала бесконечной,

и достаточно широкой, чтобы вместить десять миров и более,

и там он живет с ней, и если устанет

быть с ней, он может пойти и посмотреть

как мать прижимает его к своей груди,

или вернуться на пляж, где, когда у него было

лет не больше, чем можно сосчитать по пальцам руки,

он наклонился, чтобы поднять одну песчинку

и подарить ее тому старику, с которым

у него было общее имя, а также общая могила.

 

 

43

 

Именно за стенами Голтея, в последние часы перед нашим долгим бегством на север, я увидела щит моего деда.

Вскоре должна была состояться еще одна битва, но я уже устала рассказывать тебе о них. Мы натыкались на палисады, наши птицы кричали, чтобы укротить кусачих, а затем запрыгивали на палисады и клевали кучеров, арбалетчиков и копейщиков. Мы добивали тех, кого пропустили корвиды, охраняли птиц сзади, и иногда резали хряков — я жалела, что у нас нет копий для этой работы. Но эти свиньи из палисадов были привязаны к колесницам, которые они толкали, и поэтому не могли причинить нам особого вреда.

Я перестала считать кусачих, которых убила своей рукой, но я слышала, что мы, тридцать семь оставшихся, и наши шестьдесят птиц убили почти двести пятьдесят из них и уничтожили около пятнадцати их злобных повозок.

Я не думаю, что во всей армии была другая такая же боеспособная сила, мы были самые лучшие, но нас было мало, и с каждым разом, когда мы сражались, становилось все меньше. К концу той битвы нас осталось тридцать, а наших птиц — пятьдесят одна. Другие стали называть меня Леди Ненависть из-за выражения моего лица и жестокости моих атак, хотя это прозвище не прижилось, потому что все те, кто называл меня так, теперь мертвы.

В то время я была новичком в таинствах Невесты — я все еще бывала жертвой гнева и скорее позволяла ему управлять мной, чем наоборот.

И мой гнев, когда я вступала в бой, был велик, потому что ярость было легче держать в руках, чем печаль. Печаль внутри меня была такой черной и чудовищной, что, если бы я дала ей волю, она бы меня скосила, как серп. Она бы заставила меня удалиться от мира в какое-нибудь мрачное место, как мою мать, хотя мне хотелось скорее голодать, чем набивать себе рот едой.

Я расскажу тебе о корне этой печали, хотя ты, возможно, уже догадался о нем.