Война и космос

– Ну, положим... – директор напряженно думал в течение пары минут и наконец, подсчитав все «за» и «против», заключил: – Положим, долларов десять.

Никифор посмотрел на него – директор говорил совершенно серьезно.

– Десять? За репортаж?

– Десять. За репортаж.

– Вы уверены? Я за десять долларов никакого не напишу.

– Ну ладно, ладно, пятнадцать. Вы и так разоряете производство.

– Счастливо оставаться, – улыбнулся Никифор и поднялся с места с явным намерением поскорее оставить осиное гнездо под названием «Вечные ценности».

– Мерзавец! Негодяй этакий! Я сейчас позвоню куда надо – прищучат тебя за попытку получить взятку! – возопил директор, и лысина его засверкала.

– Я напишу о вас очерк, но будет он отнюдь не лестным, – невозмутимо произнес Никифор. – За сим – позвольте откланяться.

– Подлец! Гад! Журналюга! Кому ты продался – «Трамваям Загогулина и сотоварищи»? «Жобвагонмашу»? Говори! – кричал ему в спину разъяренный директор. – Ты попробуй еще отсюда целым выйди! Охрану! Охрану сюда! Промышленный шпион на заводе!

Никифор осознал, что в свете последних событий угрозы директора не так уж беспочвенны и нужно найти обходной путь – подальше от вахтерши, охраны и прочих неурядиц. Юркнув в ближайший дверной проем, Никифор оказался в просторном и абсолютно пустом помещении, стены которого были выкрашены в алый цвет – под стать парусам капитана Грея. В другом конце помещения зиял дверной проем, куда и ринулся Никифор. Вбежав в невысокую арку проема, Никифор не поверил своим глазам.

Перед ним раскинулся...

ГЛАВА ВТОРАЯ

НОВАЯ ВОЙНА

Время преобразилось.

Мы стояли на пути в никуда.

Двадцать первый век по праву должен считаться веком бытового благоденствия. Люди со всех сторон обеспечены прелестями цивилизации – они живут в теплых, просторных домах, они мало озабочены добычей хлеба насущного и имеют время на излишества, что, впрочем, сейчас называется поиском развлечений. И, в отличие от прежней тоталитарной машины удовлетворения эстетических потребностей, людям представлены теперь миллионы других машин, к сожалению, гораздо менее совершенных.

…Сперва я понял, что литература умирает. Эти страшные слова, которые каждый из умных, мыслящих людей гонит прочь от себя, безжалостно правдивы. Литература умирает, ее убивает гораздо менее ценное, но гораздо более крепкое искусство – ширпотреб. В литературе тоже немало лишней макулатуры, однако даже из нее можно извлечь пользу – банально поучиться грамоте или расширить словарный запас. А то, что приходит на смену литературе, бесполезно. Ежедневные развлекательные веб-альманахи на все вкусы и темы ровным счетом не имеют ценности. Факты, изложенные в них, гораздо полезнее было бы вычитать где-нибудь самому. Да и вообще, складывается впечатление, что все нынешнее искусство – лишь компиляция былых достояний. Идет новый век, а еще не появилось ни одного культурного прорыва, ни одного нового жанра, все вторично, все как-то вяло. Критики критикуют старое, выданное за новое, повторяя слова критиков из прошлого. Культурные деятели, творцы вдохновляются творцами прошлого, пишут о них, используя аллюзии на прежние произведения, вытаскивая идеи из старых книг и ссылаясь на них. В диковинку нам глянуть на что-то, сюжет чего мы не можем предсказать по первым минутам знакомства. Подобное стало редкостью.

…Интернет съел все, что я любил.

В детстве я был книжным ребенком, а книги дома валялись большей частью старые, революционные. Я родился в Москве, видел Ленина в Мавзолее, я знал, что когда-то в этом городе гремели пушки, строчили пулеметы и даже танки ездили по улицам – но это позже, когда стало совсем худо – с торжеством демократии. И вот эта память не давала мне покоя.

Как из города-героя исчез весь героизм, я не заметил. Помню только, что это произошло с пришествием Всемирной Сети. Она постепенно брала свое, все плотнее осваивалась в моем городе, с позиции гостя переходя на позицию хозяина.

Новое время… Недоброе время.

Сперва в этом погрязли мои друзья. Редко я видел их за обедом беседующими; все чаще они брались за свои мобильные телефоны и писали кому-то бесконечные сообщения, ставили какие-то значки и закорючки, просматривали лишенные какого-либо юмора изображения-открытки и отправляли друг другу скучную музыку. Во всем этом не было жизненности – болезненная тенденция в корне убивала все живое, все природное. Словно биоробот, друг становился существом с механическим придатком в руке. За ним – следующий. И тогда я понял, что потерял всех друзей, что у меня кончается терпение и я хочу другого. Тогда я подался в революционеры.

Шел 2015 год н.э.