Война и мир. Balkanska verzija.

взрыкивание мопедов и удалой американский рэп из кафе с никелированными столиками…

перейдя улицу, мы вышли из Башчаршии – и сразу стало тихо.

. .

ночевать, кстати,  нам было совершенно негде. Сколько я ни вглядывался в прохожих – гостеприимный сараевчанин, с домом недалеко от центра, с садом и еще двумя большими деревьями, пожалуйста, чтобы удобно повесить гамак, спасибо! – все никак не появлялся. Так что скоро, когда возбуждение новизны улеглось, мы слегка так призадумались…

. .

“Hey, Micha!” – я удивленно оглядываюсь – и вижу Манон, бегущую к нам с той стороны площади…

за столиком уличного кафе сидят Жан-Батист и бородатый грек в обильных дредах с проседью, сильно пьяный – с ними местный житель, молодой, знающий по-английски, и довольно хитрого вида. С пьяным возбуждением поздоровавшись с нами («Димитриос!»), грек принимается рассказывать (в который раз, судя по усталости на лицах окружающих) о том, что он ждет прилета своей girlfriend,  она из Индии и sweet, и показывает ксероксную книжку стихов, написанных им в предыдущее посещение Сараево, во время войны, во имя мира и right under the Serbian grenades[26]. Не понимающий английского Жан-Батист сидит и с умным видом отхлебывает из пивного бокала.

«Давайте же выпьем за мир и международную дружбу! Теперь у нас тут Россия… Босния… Греция… Франция… и, хм… (покосившись на Манон) – Марокко, right? (Манон недовольно кривится, но не возражает). Еще одно пиво.

услышав о наших сложностях, местный житель, мгновенно оживившись, зовет нас к приятелю, «недорого, всего двадцать евро с человека» и готов немедля проследовать с нами на вокзал за рюкзаками и проводить до самого места, поскольку для друзей он готов на все. А Жан-Батист, исподтишка глянув на Манон, предлагает переночевать в автобусе…

* * *

кровать в кузове оказалась слишком узкой для четверых, и я ложусь на переднее сиденье…

… резкие тени скачут по крыше кабины, белым взрывчиком вспыхивают и скользят по стеклу проезжающие фары – я снова просыпаюсь, а, черт - едва успев задремать, неудобно уперев в рулевое колесо колени, которые ужасно хочется выпрямить: отвратительное ущемление свободы… А еще мне часто мерещится какая-то дурацкая полиция – одетые в гестаповские белые перчатки руки, светящие фонариком в лицо сквозь лобовое стекло – тьфу, пропасть – и, вскинувшись панически, больно стукнувшись коленкой о руль, я снова опускаюсь на сиденье и погружаюсь в полусон, зная уже, что нормально выспаться не получится…

утром мы просыпаемся – и дружно решаем в городе больше не ночевать.

. .

на утренний кофе мы заходим в кафешку напротив, под названием Rotonda – верней, туда нас зазывает хозяин, молодой, по имени Эмир – вроде бы довольно бескорыстно, из любопытства и желания поболтать – по крайней мере без намеков, чтоб заказывали побольше – и много рассказывает вначале на английском, а потом, утомившись, на сербско-хорватском, ой, простите, боснийском – о сербской осаде, во время которой он был еще совсем пацаном, но запомнил – и голод, и обстрелы, и очереди у городских фонтанов за водой – и туннель, через который в город доставляли с контролируемого UNPROFOR-ом аэродрома гуманитарную помощь – и показывает на висящей на стене карте – «вон тут были наши – вон тут сербы – вон тут наши опять» - довольно спокойно, без страстности, как рассказывают об удивительно надолго задержавшейся плохой погоде – (и эта непогруженность делает услышанное гораздо убедительней)

«А мы вот в школе собирали подарки и одежду для сараевских детей», вспоминает вдруг Манон.

немного замешкавшись, Эмир улыбается и говорит: “Well, thank you!”

В-общем, мы застреваем надолго… От войны Эмир переходит, с гораздо большим интересом, к музыке – и ставит какой-то французский транс, бурчащий из встроенных в потолок динамиков – «А это вы знаете?» - «Не-а»

договорившись встретиться с французами вечером в Ротонде, мы с Юлей уходим в город…

* * *

На этот раз, мы проходим Башчаршию побыстрей, идем дальше, и понимаемся, враз опустевшими и обветшавшими улицами, в гору над городом… На полпути улицы обрываются огромным кладбищем, ровными рядами одинаковых, белого камня надгробных столбиков, на всех даты 1992-1995, и надписи по-арабски и латиницей – шахид…

… на вершине, мы сидим на траве, и слушаем, как крики муэдзинов сливаются со звоном церквей - прямо как у Иво Андрича…

почему-то от высоты и резкой очерченности пространства (горы, город, шпили, минареты, белые пятна кладбищ) меня начинает клонить в сон, и я даже засыпаю ненадолго, улегшись на траву, пытаясь добрать упущенное ночью – но присевшая неподалеку парочка, громко бубнящая по-голландски, скоро меня будит, и мы спускаемся вниз – пробегаем Башчаршию – и опять наверх, по другую сторону,

круто поднимающимися улицами старого Сараева (снова Австро-Венгрия), где: