Война и мир. Balkanska verzija.

католический колледж девятнадцатого века с классическим фасадом – взъерошенный булыжник мостовых – дородные доходные дома (теперь Питер, но сбежавший из болот в балканские горы) – стены с рассыпанными пригоршнями пулевых выбоин, развалины - пустующие раны в сплошной стене домов -  заполненные сколоченными наспех хибарами цыганского вида… 

новой постройки мечети с огороженными садами, с родниками, текущими из вмурованных в их стены труб, перед входом похоронные obaveštenja, такие же, как и везде, но отпечатанные зеленым текстом и с полумесяцем – или с югославской красной звездочкой – наверное, для неверующих, или затруднившихся с выбором (интересно, где-то они сейчас? в загробной небесной Югославии?)…

вверх, еще выше, где дома заметно мельчают, и город потихоньку становится похож на село, и даже спокойствие уже такое, негородское  -

и, опомнившись (темнеет!) быстро вниз, успевая, все же, заметить мусульманское кладбище за покосившейся стеной, ряды каменных белых надгробий (те, что увенчаны чалмой или феской – это паша или еще какой важный эфенди – вспоминаю я из Турции), или на дом в окнах-иллюминаторах с причудливо отслоившейся штукатуркой…

мимо разгорающейся огнями Башчаршии…

по вечернему уже, залитому электрическими огнями проспекту, рельсы, витрины, трамваи и вечерние, другой походки и настроения, прохожие…

пара чашечек кофе в «Ротонде» -

и, уже на машине – сквозь новостройки сербского, Восточного Сараева – вон из города  – в горы – пока город внизу не превращается в разбросанное покрывало, сотканное из мигающих электрических огней – останавливаемся на повороте посмотреть – и находим у дороги ровную площадку, над городом – похоже, это тут стояли сербские орудия, обстреливавшие город в течение нескольких лет…

и дальше, выше, город совсем скрывается – и вот, наконец, лесная шелестящая чернота за окном, мы сворачиваем на едва заметную грунтовую дорожку и, выехав на поляну, останавливаемся – Жан-Батист глушит мотор –

влажный, сосновый, горный лес – тишина – я пристраиваю коврик между двух сосен, в удобной впадине, засовываю ноги в полурасстегнутый спальник, закуриваю сигарету, и, чувствуя спиною травяную упругость земли, смотрю на небо: звезды, прохлада, сон.

* * *

Следующий день в Сараево добавил мало, и почувствовали уже, что бесцельных прогулок нам уже достаточно – но в этом городе хотелось бы пожить, неделю-другую, попав в один из местных домов, оказавшись по настоящему внутри – увы, перегородка так никуда и не исчезла.

под вечер, снова углубившись в сербские горы, мы ночуем в лесу – а утром, поднимаемся рано - осторожно, чтоб не разбудить спящих, собираем рюкзаки - и выходим на пустую горную дорогу:

утреннее солнце, усыпанная щебнем обочина – лязгая железяками в кузове проезжают жигули: трое мужчин, привязанные на крыше удочки – полчаса тишины – на поляне ниже видно как из автобуса вылезает и потягивается утренний взлохмаченный Жан-Батист… Может… эта… un petit cafe de matin[27] (очень соблазнительно) – Не, нафиг, ехать надо…

наконец – большая светлая машина с сараевскими номерами, и водитель помогает засунуть рюкзаки и кивает на заднее сиденье, говоря на турецкий манер: вuyurun!

знакомой дорогой, по нависшим над Сараевым артиллерийским горам (водитель ругает сербов), полчаса пешком вниз от неудачного поворота, сербская Лукавица (водитель ругает мусульман) – кириллица и сельская тишина и хрен вам а не автостоп, но потом, на удивление, машина с номерами EUFOR, и круглощекий, благодушный немец-офицер,  и мы едем, едем-

 -  далеко, аж до Черногории.

Петербург - Москва 1999

Год 1998 выдался разнообразным и удивительным во многих отношениях. Все лето, до глубокой осени мы прожили в лесу – и однажды, выбравшись на станцию купить сигарет, я вдруг на секунду почувствовал, что мир дернулся от нормальности изрядно в сторону – такими иностранно непонятными оказались ценники на полках сельской лавки - и вернулся в лес, начинавший уже замирать по утрам прозрачной стылой хрупкостью (а из города приезжали люди и рассказывали непонятное) – вот что больше всего запомнилось…

Год же 1999 оказался и того похлеще. Я наконец оставил работу (Nonviolence International), куда поступил после Югославии, пожелав заниматься тем же, но дома – и где пользовался невиданной свободой, но со временем мне стало скучно, бессмысленно, и очень надоели чеченцы, а также замеченная у многих правозащитников подозрительная путаница с понятием «свои» – и, съездив напоследок снова на Кавказ, закончить свои обязательства - решил на время поменять географию, род занятий и способ жизни.