Я моргаю и раз! – я уже в каком-то воспоминании. Вот как это, например… классная комната в старом Прентисстауне, еще до того как мэр Прентисс закрыл школу. Нам рассказывают, зачем поселенцы вообще сюда явились, начать с того…
А потом раз! – и в другом… где мы с ней, она и я, спим в заброшенной мельнице сразу после Фарбранча, и на небо высыпали звезды, и она просит меня уйти спать наружу, потому что мой Шум никак не дает уснуть…
Или вот с Мэнчи… с моим чудесным, расчудесным псом, когда он берет горящую головню в пасть и мчится зажигать пожар… пожар, который даст мне шанс спасти…
Спасти…
Ты здесь?
Но бывают еще воспоминания о том, чего я никогда в жизни не видел…
Целые спакловые семьи в хижинах… в огромной пустыне, про которую я даже не знал, што она тут есть, на этой планете… Зато теперь, когда я прямо посреди нее стою, знаю, што она на другой стороне Нового света, так далеко, што и представить себе трудно, но я среди спакловых голосов и слышу, што они говорят…
Или вот я на вершине холма, а подле меня кто-то, чье лицо я вот-вот узнаю (Люк? Лез? Ларс? его имя тут, рядом, только руку протяни… но никак не достать), но я уже узнаю слепоту его глаз и лицо другого человека, мужчины… он стоит рядом и каким-то образом
Или вот еще: я смотрю с холма, как над головой пролетает огромный корабль, больше целого города, и заходит на посадку…
И в то же самое время я смотрю на узкую кровать, и на ней играет младенчик-спакл, а из леса выходят люди… мужчины и тащат мать прочь, а малыш плачет, плачет… и тогда они возвращаются и хватают его и кидают на телегу, где уже много таких, и это воспоминание – оно не мое, а малыш… этот малыш – он…
А бывает и так, что просто темно…
…иногда нет ничего, кроме голосов, которые трудно расслышать… никак не дотянуться до них, и я один в темноте, и такое чувство, што я тут уже давно, очень давно и…
И я не могу вспомнить, как меня звать…
И кто такая Виола, я тоже не помню…
Только што мне нужно ее найти…
Что она – единственная, кто меня спасет…
Единственная, кто действительно
Виола?
Да!
Вот так!
Иногда посреди этой тьмы, посреди воспоминаний… посреди того, где теперь я… делаю то… што бы я там ни делал – иногда даже посреди миллионов чужих голосов, из которых состоит земля, и я иду по ней…
Иногда я слышу…
Тодд…
Тодд…
Это я…
(ну, я так думаю…)
(Да…)
И голос… этот голос, который произносит слова…
Это ведь голос Виолы?
Он…
(Он – это ты?)
Потомуш я в последнее время слышу его чаще, а дни идут… но – да, чаще, пока я лечу сквозь эти воспоминания, через пространства и тьмы…
Я слышу его чаще среди остальных миллионов…
Я отвечу…
Тодд ответит…
Виола?
Это ты зовешь меня?
продолжай, пожалуйста… продолжай меня спасать…
Потомуш ты с каждым днем все ближе…
Я тебя уже почти слышу…
Я тебя почти…
Это ведь ты?..
Это
Это мы все сделали?
Виола?
Зови меня…
Продолжай меня звать…
А я буду продолжать искать тебя…
И найду…
Вот бьюсь об заклад, найду…
я найду тебя, Виола…
продолжай звать меня, Виола…
Потому што я иду.
Вот я.
Снег отпущения
Если бы не Уилф, у меня бы не вышло.
– Назад! Назад, на корабль! – проорал он.
У него в Шуме я видел белизну, одну только белизну вокруг, густой, наметающий сугробы, ворвавшийся в мир, будто какой-то кошмар, и мигом заполнивший небо и землю. Стыдно сказать, но я ударился в панику, потому что, вот честно, это как будто ты снова ослеп… слишком похоже. А потом Уилфовыми глазами я увидел длинную полосу красного на снегу… слишком широкую и глубокую, чтобы оставивший ее человек был еще жив.
– Я тебя держу, – он схватил меня за руку и потащил.
Быстро, слишком быстро, но у него и Шум был весь всмятку, весь кувырком, чтобы мне за ним нормально следить, так что я упал и до половины ушел в снег.
Но Уилф не дал мне разлеживаться.
– Б’жим, Ли. Уб’раемся отседа.
– Брось меня, – выдохнул я. – Беги, помогай остальным. Со мной в такую погоду только и мороки…
– Никак, Ли, не пойдеть…
И снова раздался рев.