Война хаоса

Симона и его чувства к ней тотчас занимают весь Шум Брэдли. Похоже, эти чувства все-таки не взаимны.

– Ты права, я не знаю, как поступил бы на твоем месте. Надеюсь, я сделал бы правильный выбор, но все равно это был бы выбор, Виола. Говорить, что выбора у тебя не было, – значит снимать с себя всякую ответственность, а так взрослые люди, люди с принципами, не поступают.

Ребенок, звучит в его Шуме. Всего лишь дитя.

– А я в самом деле верю, что у тебя есть принципы, – смягчается он.

– Правда?

– Конечно! Но ты должна научиться нести ответственность за свои решения. Учиться на своих ошибках. Использовать свой опыт, чтобы все исправить.

И я вспоминаю слова Тодда: «Рано или поздно мы все падаем. Но вопрос в другом: сможем ли мы снова подняться?»

– Знаю, – вздыхаю я. – Я и пытаюсь все исправить.

– Верю, – кивает Брэдли. – Я тоже пытаюсь. Ты ударила по спэклам, но ведь мы тебе позволили. – Я снова слышу Симону в его Шуме, но вокруг ее имени острые шипы какого-то недопонимания. – Пусть Тодд передаст мэру, что мы будем помогать только в спасении жизней и действуем исключительно во имя мира.

– Я уже сказала.

Видимо, у меня настолько искреннее лицо, что Брэдли наконец улыбается. Я так давно этого ждала! Сердце радостно подпрыгивает в груди. Потому что его Шум тоже улыбается. Чуть-чуть.

Из палатки-лазарета выходит госпожа Койл. Ее халат перепачкан кровью.

– Увы, – говорит Брэдли, – путь к миру лежит через нее.

– Да, но у нее всегда такой занятой вид, – замечаю я. – Ей не до разговоров.

– Может, тебе тоже заняться делом? – предлагает Брэдли. – Если ты, конечно, в силах.

– Неважно, в силах я или нет. По-другому просто нелья. – Я оглядываюсь на Уилфа, который продолжает кормить животных. – И кажется, я знаю, кого спросить.

[Тодд]

«Мой ненаглядный сын, – читаю я. – Мой ненаглядный сын…»

Этими словами моя ма начинала каждую страницу своего дневника – ими она обращалась ко мне еще до моего рождения и сразу после, рассказывая обо всем, что происходило с ней и па. Я сижу в палатке и пытаюсь читать ее записи.

Мой ненаглядный сын.

Увы, почти все остальное для меня темный лес. Я вожу пальцами по строчкам на одной странице, потом перехожу на следующую, вглядываясь в вереницы написанных от руки слов.

Это моя ма, говорит и говорит…

Но я ее не слышу.

Кое-где встречается мое имя, его я узнаю. И еще имя Киллиана. И Бена. Сердце начинает тихонько ныть. Мне хочется узнать, что моя ма говорит про Бена – Бена, который меня вырастил, и которого я потерял – дважды! Мне хочется услышать его голос.

Но я не могу…

(клятый идиот)

И тут до меня доносится: Еда?

Я откладываю дневник и высовываю голову из палатки. На меня смотрит Ангаррад. Еда, Тодд?

Я тут же вскакиваю, тут же подлетаю к ней, тут же соглашаюсь на все просьбы.

Потому что Ангаррад впервые назвала меня по имени с тех пор…

– Конечно, милая, – говорю я. – Сейчас принесу.

Она тычет носом мне в грудь – почти игриво, – и у меня от облегчения даже глаза мокреют.

– Я мигом!

Джеймса нигде не видно. Я прохожу мимо костра, возле которого мэр хмуро выслушивает очередной доклад мистера Тейта.

Лишних людей у мэра нет, но после утренних нападений на разведчиков он распорядился отправить на юг и на север по небольшой роте солдат: им приказано двигаться вперед до тех пор, пока они не услышат РЁВ спэклов, и разбить на этом месте лагерь, достаточно далеко от Нью-Прентисстауна, чтобы спэклы поняли: мы не позволим им так просто войти в город и раздавить нас. Даже если эти роты не смогут остановить врага, нас хотя бы предупредят о готовящемся вторжении.

Я иду в глубь лагеря, глядя через площадь туда, где над продуктовым складом виднеется самый кончик цистерны с водой – эти две постройки я даже не замечал, пока от них не стали зависеть жизнь и смерть.

И тут я вижу Джеймса: он идет как раз оттуда.

– Привет, Джеймс! – улыбаюсь я. – Ангаррад просит еще овса.

– Еще? – удивленно переспрашивает он. – Так ведь ее сегодня уже кормили!

– Да, но она выздоравливает после ранения и все такое. К тому же, – добавляю я, почесывая ухо, – она впервые сама попросила.

Джеймс понимающе улыбается:

– Ты смотри, Тодд, лошади умеют давить на жалость. Начнешь кормить ее по первому требованию – она будет просить постоянно.

– Да, но…

– Она должна понимать, кто здесь хозяин. Скажи ей, что сегодня ее уже покормили, а новую порцию она получит завтра утром, как и положено.

Он все еще улыбается, и Шум у него по-прежнему добродушный и открытый, но я начинаю выходить из себя:

– Покажи, где хранят овес, я сам ей принесу.

Джеймс слегка морщит лоб:

– Тодд…

– Ей нужно поесть, что тут непонятного? – Я повышаю голос. – Она выздоравливает…

– Я тоже. – Джеймс задирает рубашку. Весь его живот покрыт ожогами. – Но ел сегодня только один раз.