Война Кортни

“Вы совершенно правы. Есть еще одно условие, и с ним согласны Люфтваффе и другие стороны. Вы должны предстать перед судом и подтвердить свою преданность Фюреру, свою абсолютную веру в его руководство и свою непоколебимую уверенность в нашей несомненной победе.”

“Ах . . .”

- Послушайте меня, полковник. Любой, кто знает, что происходит, понимает, почему эти слова застревают у вас в горле. День за днем, ночь за ночью все новые бомбардировщики союзников атакуют нашу страну. И у нас меньше самолетов и меньше пилотов, чтобы противостоять им. Даже если у нас есть истребители, у нас нет достаточного количества топлива для них. Даже если у нас есть пилоты, большинство из них неопытны и непригодны к бою. Мы знаем, что есть только один возможный конец, но пока .." - . Байер пожал плечами. - “Мы должны иметь дело с жизнью такой, какая она есть. Произнесите эти слова - если не ради себя, то ради людей, которых вы любите . . . для ваших товарищей, чья репутация будет запятнана общением с вами . . . для самого Люфтваффе. Просто скажите эти проклятые слова.”

Герхард подумал о своей матери и о Шафран. Разве я не обязан попытаться выжить ради них? Он вспомнил Берти Шрумпа и всех остальных друзей, которых потерял за последние пять лет. Имею ли я право бросать тень на их репутацию?

Он считает, что альтернативы "Байером" были разложены перед ним. Что хорошего будет, если он обречет себя на страдания в концлагере? Какой цели это послужит? Рейх разваливался на части. Единственное, что сейчас имело значение, - это выживание.

Герхард посмотрел на Байера и сказал: - “Пожалуйста, передайте мою искреннюю благодарность Рейхсмаршалу. Скажите ему, что у него есть сделка.”

•••

Судьи вошли в Народный суд Берлина с вышитыми на мантиях нацистскими орлами. Они отдали честь "Хайль Гитлер" и заняли свои места.

Герхарду было приказано встать. Ему уже несколько дней не разрешали ни мыться, ни бриться. Ему выдали потрепанный, плохо сидящий костюм. Единственной вещью, которую ему удалось сохранить, была фотография Шафран, которую он сложил и сунул в один из носков, когда никто не смотрел. Когда его арестовали, он был в летных ботинках. Теперь у него была пара неполированных ботинок, изношенных на каблуках. Одна из подошв болталась на носке.

Образ, который он представлял суду, не был похож на элегантного офицера Люфтваффе с мундиром, украшенным наградами За храбрость. Вместо этого они увидели грязного, неряшливого, вонючего негодяя, представленного хорьком, который выглядел немногим лучше.

Герхард оглядел битком набитый зал суда. Он видел армейских офицеров, эсэсовцев и партийных чиновников; репортеров или, скорее, писателей-пропагандистов с ручками над блокнотами; хорошо одетых берлинцев, собравшихся здесь на дневное развлечение. Несколько старших офицеров люфтваффе сидели бок о бок в передней части зала.

Они пришли, чтобы поддержать меня, держать судей в узде или убедиться, что я не вернусь к сделке? - Удивился Герхард.

Тот увидел Конрада, а рядом с ним Чесси. Она улыбнулась Герхарду с холодным злорадным торжеством, а Конрад сидел и злорадствовал по поводу кульминации своей долгой кампании по уничтожению младшего брата. Герхард понял, что именно из-за них он оказался на скамье подсудимых. Его настоящее преступление не имело ничего общего с его встречей с фон Тресковым. Оно оставляло Чесси ради Шафран и срывало планы Конрада покончить с ним.

Процесс начался, и Герхард понял, что находится вовсе не в зале суда. Он был в сумасшедшем доме.

На суде сидели три человека: генерал армии Герман Райнеке; прокурор Эрнст Лаутц; и сидящий между ними, председательствующий на безумии, президент суда, доктор Роланд Фрейслер.

Как выяснил Герхард, Фрейслер был единственным из этой троицы, кто имел значение. Он играл роль прокурора, судьи и присяжных. Крючковатый, непривлекательный мужчина лет пятидесяти, с жесткими темными волосами, обрамлявшими лысую макушку, он любил начинать свои ругая обвиняемого. И в тот самый момент, когда Фрейслер начал свою обличительную речь, Герхард понял, кто подкармливал его репликами.

- Вы пришли из паразитической жизни привилегий и богатства. Вы берете деньги, которые могли бы прокормить честную немецкую семью в течение многих лет, и растрачиваете их, помогая своим друзьям-евреям. Вы отвергаете немецких женщин в пользу британских шлюх. Фюрер протягивает вам руку дружбы, а вы отвечаете ему предательством.”

По мере того как он говорил, громкость и высота его голоса увеличивались, пока не превратились в резкий, скрежещущий визг. - “«Вы слышали, как оскорбляли фюрера в таких мерзких выражениях, что я не буду повторять их в этом зале суда! Пьяно оскорблял его публично, плюнул в лицо верным немецким солдатам, как ты это делаешь! Ты расточитель, развратник, предатель, трус! Смею ли я отрицать это!”

Герхард промолчал. Он слишком устал, слишком проголодался, чтобы спорить с этим бормочущим маньяком, да и смысла не было. Сделка была заключена, и они оба это знали.