Но все же главным олицетворением «темных сил» образованные слои общества считали не Бьюкенена, а Г. Распутина. Патриоты мыслили своим долгом отстранить этого человека от царской семьи, связывая с этим спасение и династии, и России. В декабре 1916 года славу патриотки снискала княгиня С. Н. Васильчикова, урожденная княжна Мещерская, на клочке бумаги написавшая императрице письмо, в котором советовала убрать Распутина и перестать вмешиваться в политику государства. Письмо являлось оскорбительным как по форме, так и по содержанию, в результате княгиня была выслана из столицы в свое имение в Новгородской губернии, а ее муж, в знак солидарности с супругой, вышел из Государственного совета и добровольно отправился в провинциальную ссылку. В письмах обывателей Васильчикова стала упоминаться как мученица. В дворянских кругах обсуждалась инициатива придворных дам написать императрице коллективное письмо в поддержку Васильчиковой, однако инициатива так и не была реализована. Почетный член Российской академии наук Н. С. Мальцов считал поступок Васильчиковой необдуманным и полагал, что он может привести к дурным последствиям: «Когда в политику вмешиваются дамы и вносят в нее отличающую их страстность, необдуманность и непрактичность, то это верный признак, что нас ожидает какая-нибудь катастрофа». При этом Мальцов отмечал, что в поддержку княгини собрано 200 подписей. «Много говорят о письме кн. Васильчиковой и все ее хвалят за гражданское мужество. Но все эти протесты мало влияют там, где следует, и не думаю, чтобы обыкновенными приемами можно было бы чего-нибудь добиться», – считал автор за подписью Лев в письме к княгине Л. В. Голицыной в Москву.
Очень скоро вслед за «обыкновенным приемом» последовал и прием «необыкновенный» – убийство Распутина 16 декабря 1916 года. Характерно, что, как будто в соответствии с теорией «самоосуществляющегося пророчества», слухи об убийстве Распутина предшествовали самому акту, они распространялись по Петрограду в начале декабря (правда, тогда предсказывали также убийство А. Вырубовой и императрицы). Многие обыватели склонны были рассматривать «казнь» Распутина как некий патриотический акт – выход из тупика и начало нового, здорового витка истории. Так, статс-дама Е. А. Нарышкина писала 23 декабря в Тамбов:
«Должно сказать, что вообще убийство Распутина возбуждало решительно всеобщую радость. Я не видал еще никогда, чтобы убийство, во всяком случае, дело трагическое, возбуждало такую радость и – прямо сказать – сочувствие», – писал в дневнике Л. А. Тихомиров. Так же считала и дочь историка А. Сиверса Т. А. Аксакова-Сиверс, которая отмечала «революционный» характер предприятия и называла убийство «дворцовым переворотом» во имя спасения династии: «Многие расценивали убийство на Мойке, как первый революционный шаг – попытку вывести Россию – вернее царствующую династию – из тупика путем дворцового переворота»[306]
.Впрочем, другие современники на это событие отреагировали скептически, предполагая, что «свято место пусто не бывает» и не один Распутин виновник того социально-политического и экономического кризиса, который разрастался в империи в 1916 году. Автор за подписью А. П. писал из Калуги бывшему министру внутренних дел А. Г. Булыгину 29 декабря 1916 года:
Дочь Толстого называла организаторов убийства «новыми декабристами», пожертвовавшими собой ради Родины, но при этом грустила из-за того, что «совершенное преступление никакой пользы не принесет нашему несчастному отечеству, а ляжет на совести свершивших это дело кровавым, несмываемым пятном».