Война (СИ)

- Сегодня понедельник, однако на улицах столицы царит праздничная атмосфера. Людские лица светятся радостью, и, кажется, всю нацию объединил этот день – 29 июля! День рождения национального кумира – Коеси Акутагавы!.. Только взгляните на это! Убедитесь сами, – молодой телеведущий в аккуратном костюме исчез, и на экране появились многочисленные прохожие, шагающие по одной из центральных улиц Токио. Они улыбались в камеру, кто-то посылал воздушные поцелуи, махал – демонстрируя тыльные стороны ладоней… Потом объектив переместился на телеведущего: - Как известно, известнейшие люди страны собрались сегодня на вилле Угаки, резиденции Коеси Акутагавы…

Юки взял пульт и выключил телевизор, испытывая щемящую досаду. Забросив ноги на подлокотник дивана, он пристроил голову на пышную подушку, и, мрачную прищурившись, уставился в потолок. В день рождения Акутагавы он оказался заперт в личных апартаментах, откуда до самой ночи он не имел права сделать и шага – за дверью, в коридоре, дежурили сотрудники службы безопасности. Весь четвертый этаж был оцеплен вооруженными охранниками, которые строго соблюдали приказ Акутагавы: никого не впускать и никого не выпускать. Внизу, на «официальном» уровне, разгоралось торжественное веселье, где любовник Юки был главным действующим лицом. Миллиардеры, экранные звезды и монаршие особы слетались на виллу со всех сторон, становясь частью праздничного действа, и никто из них даже не подозревает, что на самом последнем этажу виллы сидит в роскошном заточении человек…

Было нестерпимо больно сердцу и тошнотворно кисло всему существу Юки, осознающему себя бесправным пленником… Молодой человек поднялся на ноги, но озадаченно остановился, не зная, зачем он это сделал. Действительно, зачем? Пойти в спальню и валяться там? Просто бродить по апартаментам, изнывая от тоски? Его взгляд упал на стол, накрытый у камина – он был полон разнообразными яствами и деликатесами, правда в графинах вместо спиртных напитков была вода или охлажденный чай.

«Я как маленький ребенок, которого не допускают сидеть за одним столом со взрослыми, - подумал Юки самоизьязвляющим цинизмом. – Мне накрыли стол в детской комнате!»

Он равнодушно смотрел на стол; даже если бы он был голоден, он бы не прикоснулся ко еде. Ему хотелось сбросить все эти подносы и тарелки на пол - в знак своего презрения. Но Юки знал, что на Акутагаву это не возымеет никакого действия: тот холодно прикажет своим слугам прибраться и все. Акутагава не будет его слушать, даже если он начнет кричать во все горло о том, что его терзает. И все вокруг, кажется, стало другим и никогда уже не будет таким, как прежде… Кто теперь он? Кто Акутагава? И как получилось так, что вся его жизнь вдруг стала походить на грустную байку сумасшедшего сказочника?…

«…Почему мои слова вызывают в нем недоверие? Откуда в Акутагаве такая подозрительность в отношении меня? Почему он винит меня в том, что с нами происходит? Неужели он всегда был так слеп в отношении меня, а я заметил это только теперь?…» - Юки уже устал задавать самому себе эти вопросы. Его пугала настойчивость и непоколебимость, с которой Акутагава подминал его под себя.

После отвратительной сцены в оранжерее Акутагава больше не вспоминал об «изменах» Юки. С тех пор он не проронил об этом ни слова – ни взглядом или жестом не выдавая отныне своих эмоций. Но для Юки так было даже хуже – ровное и сдержанное настроение любовника было страшнее вспышек гнева. Это было осознанное, плановое лицемерие…

Любовник разговаривал с ним подчеркнуто так же, как и раньше – но исключая из разговоров темы работы и свободы Юки. Если тот замыкался в себе и не желал поддерживать общение, Акутагава начинал целовать его, обнимать, шептать нежные слова, словно уламывая на взаимность тихоню-девственницу.

- После 29 июля я возьму короткий отпуск, - говорил он Юки. – Я меня будет несколько свободных дней и я проведу их с тобой. Только ты и я… Мы сможем как следует поговорить, любовь моя. Мы все обсудим, обязательно обсудим! И никто не будет нам мешать…

Юки уже не верил его словам. У него не осталось надежд на возвращение доверия и сладости их любви. Не осталось веры в то, что у их отношений есть хоть какой-то шанс… Юки мог простить несправедливые удары, которыми его наградил возлюбленный. Он мог простить грубую похоть и изнасилование – ведь тогда страдало только тело и обиды забывались вместе с заживающими ранами…

Но он не мог простить Акутагаве его жажду безраздельного обладания, его властное собственничество, его стремление приковать к себе Юки любой ценой.

Он не мог простить Акутагаве сомнений в его любви и верности ему.