Читаем Война в России и Сибири полностью

Война в России и Сибири

Надежды, еще месяц назад только радужные, и теперешнее отступление составляют такой контраст, что поползли самые невероятные слухи, к ним стали прислушиваться даже высшие офицеры, а проверять их трудно, так как связи между штабами нет вот уже несколько дней, она прервалась и пока еще не восстановлена. Между тем люди верят, что наше отступление – часть генерального плана, что армия [Р.] Гайды уже в 120 километрах от Казани и возьмет вот-вот этот последний редут большевизма, что бегство красных и объединение с Деникиным вопрос ближайших дней, ну и так далее. Мужественные опять воодушевлены.

Многие штабисты заслуживают уважения. Штаб генерала [С. Н.] Вой цеховского, командующего 2-м Уфимским армейским корпусом, дважды находился на расстоянии ружейного выстрела от врага и не трогался с места. А штаб генерала Каппеля сел на лошадей и в окружении верховой охраны отправился проверять работу полка. Пятидневное отсутствие вестей от него стало источником всяческих оптимистических догадок, я о них уже говорил. И все же удивительно, что связь с помощью казачьих постов так и не восстановлена.

3. Беды беженцев

Между Аша-Балашовской и Уфой, 2 июня

Не прекращается движение на восток. 3500 вагонов перевозят армейское снаряжение и уфимскую буржуазию. Правительственные чиновники, местные власти, служащие железной дороги, священники, богатые и бедные горожане, христиане, иудеи, мусульмане – все, кому при красном терроре грозила смерть или служебные неприятности и кто по своему общественному положению или связям могли раздобыть вагон, пассажирский, товарный или для перевозки скота, все тронулись в путь. Двери вагонов открыты, и можно наблюдать муравьиную тщету человеческих усилий.

Эти бедные люди месяца два тому назад вернулись в Уфу с мебелью и скарбом, доверившись обещаниям и прокламациям, полным оптимизма, и принялись восстанавливать разрушенные семейные гнезда. На этот раз они берут с собой только то, что им дорого. Например, одна дама, помещица, которую я встречал в Стерлитамаке, отправилась в путь с двумя детьми и пятью лошадьми, они все вместе в вагоне для скота. В других вагонах по два-три семейства, люди явно с положением, хорошо одеты, они ухитряются даже в этих суровых условиях поддерживать чистоту. Иной раз картины невероятные: вокруг стола с огромным самоваром сидят веселые девушки в светлых платьях. Но чаще в вагонах, где ожидаешь увидеть коров или лошадей, сидят, сгорбившись, люди с тревожными мрачными лицами.

В толпе беглецов чувствуют себя увереннее те, кому удалось попасть в список на место в вагоне.

Вдоль железной дорогой еще один нескончаемый поток: рядом с богатыми бегут бедные. Среди них тоже есть свои «буржуи», которые, как видно, не поверили в столь скоропалительную неудачу или решили остаться под красным террором, оберегая невеликое свое достояние, но, услышав грохот пушек у города, перепугались до смерти и теперь бегут. Несчетное число рабочих и крестьян, родителей солдат, служащих в белой армии, или тех, кто уже побывал под большевиками, заполонили до горизонта дороги, ведущие из Уфы в Златоуст.

Спасаются люди состоятельные, так или иначе связанные с властями, с правительством, но вместе с ними бегут и совсем другие, и это наводит на разные мысли. Правительство не могло оказать давления на этих бедняков, их спонтанное отчаянное бегство свидетельствует о том, как они относятся к режиму, кричащему, что он воплощает их надежды. Сельчане, рабочие, мелкий городской люд бежит от дороговизны, голода, физической угрозы жизни, бежит от многоликой тирании, которая не щадит их многовековую веру, семейный уклад, привычки, традиции. Их бегство не знак особой привязанности к правительству адмирала, но это правительство они ощущают, как свое, как русское, хотя и не в силах объяснить, что это значит, но они это чувствуют. А красный режим – для них это противостояние народа русским аристократическим классам, недаром красные гротескно гипертрофируют грубость и дурные манеры, свойственные всем демократам[322].

Мимо нас проходит крестьянин-татарин с женой и маленьким сыном, все трое босиком, с мешками на плечах, мрачные и усталые. В степи, на опушках леса – всюду я вижу расположившихся лагерем беженцев, они варят себе нехитрую еду на кострах из сучьев, которые собирают ребятишки. Распряженные лошади, коровы бродят вокруг сбившихся в кучу людей разных сословий, ставших братьями по несчастью. И на всех дорогах до самого горизонта видны бредущие одна за другой группки беженцев. Молчаливый, красноречивый народный плебисцит относительно революции. Ее бурно приветствовали как переход к лучшему социальному устройству, но теперь о ней судят иначе.