Воины Хаоса наводят порядок. Книга 1

— По одной сказке за ночь… припоминаю подобное! Но давай для разнообразия встретимся при свете дня? Погуляем по городу.

— Хм! Договорились. Послезавтра к полудню приеду в Харлону со следующей историей. Встретимся на площади Несогласия, давно я там не был. Всё на этом?

— Нет. Замолоди. Ты напомнить просил.

— Что? Ах, да. Воистину ты мнемоник! Объясняю. Замолоди — это тарбаганские сладости, говорят, что их делают аж в самом мистическом Аквонаморе, городе, который то существует, то нет. Я привёз их тебе в подарок. Ты ведь ешь сладости?

— Когда как, — развела руками Мария. — Но раз уж они из Аквонамора… Спасибо!

— До встречи, Марья.

— До встречи, Кёрт.

Часть II Тролль и комета

Крепче держи рукоятку меча,

Зоркое сердце свое береги!
Звезды сияют — они не молчат,
Только об этом не знают враги.

Эдуард Старков

Глава 4

Ослепительный солнечный свет заливал площадь Несогласия. Над Харлоной стоял душный полдень рабочего дня. Кёрт Олясин в модных бежевых брюках с непараллельными стрелками, синем сюртуке с короткими рукавами и начищенных до зеркального блеска ботфортах тепло улыбнулся Марии Сюрр. Та оделась весьма элегантно: зелёное платье-колокол, оранжевый пиджак с эполетами и высокие туфли из шкуры полосатого драконоида. Самое то для столицы.

— Года три не был здесь, и столько нового! — ностальгически сетовал Кэррот, глазея по сторонам. — Всюду приличные люди шатаются. Стены побелкой закрашивать стали. Так красивей, конечно, но сколько надписей, засохших плевков и рисунков забавных утрачено…

— Жизнь не стоит на месте, — пожала плечами журналистка. — Харлона цветёт, загнивает, растёт во все стороны. Мирное время даёт горожанам возможность работать, гулять, плодиться и размножаться.

— Мирное время… Знаю тысячи мест, где миром не пахнет. Мы отвоевали у вечности пару лет процветания, но грядут перемены, поверь! — авантюрист грозно смотрел на неё. Непонятно, серьёзно или фиглярствуя.

— Значит, надо быстрее писать нашу книгу.

Они вошли под сень вязов Табачной улицы, и Олясин решил пофилософствовать:

— Ты ведь замечала, что время со временем ускоряется? Когда я был маленьким, сезон с первой зелени до первого льда казался бесконечной историей. Каждый день был большим приключением! А теперь эти месяцы пролетают как дым.

— Восприятие. Информации новой встречаешь всё меньше, монотонное время проходит быстрее. Тебя это печалит?

— Ещё как, Марья, — признал Кэррот со вздохом. — Я не успеваю всего, что хочу. Видишь, дамы прохаживаются?

— Те ухоженные сударыни?

— Я мог помнить их юными девами! Как игриво они трепыхали ресницами, звонко смеялись, плясали на праздниках, выбивая каблуками искры из мостовой! Чтоб потом нарожать орущих детей своим скучным мужьям и проигрывать борьбу с лишним весом. А я-то остался всё тем же…

— Чувствуешь себя вечно молодым? — иронично прищурилась журналистка.

— Чувствую себя потерявшимся! — отозвался Олясин, томно облокачиваясь на чугунную ограду. — В восемнадцать я не понимал, что делать со всей этой жизнью. Думал, передо мною бескрайнее море! Десять лет спустя я по-прежнему не понимаю, что делать, но моря передо мной уже нет.

— И поэтому ты так рвёшься на приключения? — уточнила Мария. Кёрт молча блуждал взглядом в зелёной листве. Потом, вскочив, страстно заговорил:

— А ты помнишь восемьдесят седьмой? Стылый сумрак зимы, добела раскалённое лето? Аромат чангамских роз на юбилее столицы? Помнишь волоокую Ванессу Ваум, как её рисовали на театральных афишах? Помнишь эпидемию помпонной чумы, когда у людей на головах вырастали красные шары? А как трубадур Пипифоний пел песню про белую гарпию любви? Только представь: срочные мысленные сообщения были неведомой роскошью! Дозорную башню ещё не снесли, и она возвышалась над городом. Помнишь Йенни Лорелл в её знаменитом платье золотисто-лазурного цвета? Вывески, намалёванные от руки — сейчас-то повсюду бездушная литография… Тополя вдоль дороги отсюда до Жолвы, высоченные, шумные. Их повырубили, чтобы пух не летел. А молоко в треугольных бумажных пакетах? Зачем, кстати, его заливали в такие пакеты? Ты помнишь?

— Помню всё, что застала. Я же мнемоник.

— Ну да, да, — рассеянно признал Кэррот. Они двинулись дальше по улице. — Вот не очень тактичный вопрос, но скажи, в каком ты году родилась?

— Думала, это я беру у тебя интервью, — усмехнулась Мария. — Мне двадцать четыре, Кёрт. Понимаю, о чём ты, хоть мы различаемся: я помню не только хорошее. И работа в столичной газете… пять лет веду хронику этого города и боюсь даже представить, что узнаю за следующую пятилетку! Но ответь, что тебя подгоняет? Парадокс: ты жалеешь, что жизнь коротка, и при этом упорно лезешь в передряги, которые могут сделать её ещё короче.

Они шли вдоль витрин магазина специй Павла Атридова. Терпкий запах пряностей помог Кэрроту сформулировать мысль.