Вокруг света с «Зарей»

Было уже за полночь, когда мы решили откланяться. Но Грез упросил нас просмотреть цветную короткометражку, которую он отснял месяца три назад на Маркизах. Любительский фильм, без особых претензий. Но мне запомнился один момент: у могилы Гогена — скромного серого надгробия — в картинно-грустной позе стоял Сергей Анатольевич Черевков.

Матвеев вызвал по телефону такси. В ожидании его мы вышли в тропическую темноту. Ночь благоухала ароматами невидимых цветов. Трели цикад и шорохи листьев наполняли ее таинственностью. И мы с Цуцкаревым решили идти пешком. Но не успели сделать и двух шагов, как рядом остановился автомобиль. Сидевший за рулем молодой француз предложил подвезти нас до порта. Оказывается, утром он был на «Заре». Ему понравилось там, и он предлагал нам совершить на следующий день экскурсию вокруг острова. Мы разговорились и узнали, что зовут его Колькой. Его мать еще девчонкой посмотрела русский фильм о каком-то мальчике. И она решила, что, когда выйдет замуж, своего сына обязательно назовет именем главного героя фильма. И теперь на Таити живет двадцативосьмилетний француз с русским именем. Разговор с ним как-то на время стер в памяти вечер, проведенный в обществе Греза. Но на другое утро Сергей Анатольевич позвонил сам. В этот день на «Заре» решили устроить обед с русскими щами, гречневой кашей, российскими разносолами и пригласить на него наших новых знакомых. Грез был среди приглашенных. То ли чувство неловкости за вчерашний вечер, то ли желание поломаться немножко заставили его позвонить, чтобы отказаться от приглашения. Расслабленным голосом он жаловался на недомогание и мигрень.

— Как хотите, — сказал я. — Вас приглашал капитан, а не я.

— Нет, я все-таки приду. Гречневая каша… Это будет каким-то общением с родиной, с Россией…

* * *

Вечером, накануне отхода с Таити, мы сидели в салоне, вспоминая встречи на этой земле. Не все оказывается таким, как ожидаешь. Многого вообще не удалось увидеть. И нас безумно утомила вся эта богатая публика, осаждающая Папеэте. Казалось, что стоит уйти в глубь острова, и там у подножия вулкана Орохена, на берегу горных озер и хрустальных ручьев, можно наконец встретить хижину добрых, приветливых таитян, посмотреть их танцы, послушать ритмичную музыку. Может быть, это удастся в другой раз. Я верил, что попаду сюда снова. Ведь я рвал белые душистые цветы тиаре, вдыхал их тонкий аромат. По старому поверью, тот, кто хоть раз понюхает тиаре, обязательно вернется на Таити. Тиаре — ямшан Полинезии.

Но в глубине души я уже понимал, что ничего этого нет и быть не может, что вся эта идиллия у меня в голове и мне просто жаль расставаться со своей наивной двадцатилетней. мечтой.

— Хау ду ю ду! — раздалось вдруг, и в салон вошли трое. Памела Джонсон — тридцатилетняя судья по детской преступности из Лос-Анжелеса — приехала на Таити отдохнуть. Два ее спутника — ихтиологи. Один живет в Оттаве, другой — в Вашингтоне. Через несколько дней они отправляются изучать фауну коралловых рифов вокруг острова Бора-Бора. Оба они встречались с советской экспедицией «Витязя», а канадец к тому же был в СССР. Поэтому держатся как старые знакомые.

— Как вам понравилась Калифорния? — спрашивает Памела.

Мы говорим, что это очень красивое место. Канадец в свою очередь сообщает, что Москва — это тоже «вери найс плейс»[3]. Мы соглашаемся и говорим, что канадский город Ванкувер прекрасен. И тут же узнаем, что нет ничего лучше, чем Киев и Ленинград.

— А вы видели таитянские танцы? — спрашивает канадец.

— Нет, не видели.

— Так поедем. Я обязан вам их показать. Сегодня в отеле «Таити» будут выступать лучшие танцовщицы.