– Следующее письмо я подписал в апреле 1969-го – против ареста Ивана Яхимовича, латвийского учителя, ставшего председателем колхоза. Его арестовали за то, что продал ненужные колхозу бревна, а вырученные деньги распределил между колхозниками, которым до этого не выдавали на трудодень ни копейки. А еще раньше назначил самому себе зарплату в 30 рублей, заявив, что не имеет права получать «больше партмаксимума», пока люди вокруг бедствуют.
– Мои претензии начались в 1960 году, когда мне отказали в визе на поездку в Италию для совершенствования в языке, а редакции отклоняли мои рассказы и статьи. Четыре года спустя я послал в Верховный Совет СССР заявление, в котором отказывался от советского гражданства, назвав причиной «неприятие официальной идеологии». Меня тут же уволили из МГУ. Терять мне было нечего, и в марте 1966-го, а затем в июле 1967-го я направил в Верховный Совет новые письма, в которых просил выпустить меня из страны.
– Об этом вовремя позаботилась Госбезопасность. Через несколько дней после того, как я был изгнан из МГУ, ко мне явился участковый милиционер и задал единственный вопрос: «Где работаете?». Дал расписаться на бумаге, в которой говорилось, что если я в двухнедельный срок не представлю справку о трудоустройстве, то буду судим как тунеядец, а затем меня пошлют на принудительные работы. Я узнал, что на Центральном телеграфе нужны разносчики ночных телеграмм, устроился туда, получил необходимую справку, сунул ее под нос участковому – он так удивился! На телеграфе платили гроши, и я подрабатывал уроками итальянского языка, публиковал под чужим именем переводы для Института научно-технической информации.
Поняв, что я увильнул от высылки и принудработ, КГБ решил застать меня врасплох. Получаю по почте повестку из военкомата: явиться на перерегистрацию в такой-то день, в такой-то кабинет. Вхожу, меня поджидают два здоровенных гэбэшника и врач-психиатр. Он для виду задал мне несколько вопросов, после чего я был отвезен в психлечебницу.
– К счастью, недолго. Как только я оказался в психушке, мои итальянские друзья-журналисты передали эту информацию в свои газеты, дело получило огласку, через месяц меня выпустили. Вернувшись домой, я сел к столу и подробнейшим образом, от первого до последнего дня, описал все, что увидел и услышал о методах «лечения» диссидентов. Через верных людей переправил этот отчет в Нью-Йорк, пару недель спустя он появился в «Новом журнале» под заголовком «Репортаж из сумасшедшего дома».
– Не сразу. Меня снова тягали в Лефортовскую тюрьму, уламывали: «Выступи на процессе Красина и Якира – отпустим в Италию». Я отказался. А когда процесс закончился, руководство КГБ решило: чем возиться с диссидентами, проще и удобнее вышвырнуть нас за «железный занавес». Первым уехал Солженицын, за ним следом – Максимов, Литвинов, Синявский, Войнович… Мне повезло попасть в этот поток. В 1974 году меня вызвали в ОВИР, забрали паспорт и прочие документы, вместо них выдали бумажку, на которой было написано: «Выездная виза».
Накануне я передал своим приятелям-итальянцам папку с моими короткими рассказами. Попав на Запад, я их разослал по разным изданиям: «Новый журнал», «Русская мысль», «Грани», «Континент», «Новое русское слово», вскоре они были опубликованы.