Прямая демократия, конечно, способна выдвинуть противовес власти политиков и партий. Ведь граждане могут решать деловые вопросы и ревизовать постановления политики. Не в пример партиям, им незачем считаться с интересами могущественных группировок. Но проблему развода власти и ответственности прямая демократия не решает. В гражданской жизни дело обстоит так: если вы ограбите других людей, то попадете в тюрьму. Если примете плохое экономическое решение, то потеряете деньги или ваше предприятие обанкротится. В прямой демократии обстоит иначе: вы можете анонимно проголосовать за референдум, который открыто ставит целью экспроприацию определенных сограждан. И вообще, в ходе плебисцита каждый может проголосовать за какую-нибудь глупую идею, которая обойдется другим в миллиарды, в том числе тем, кто голосовал против. И к ответственности никого не привлечешь.
Вдобавок в демократиях, по сути, ни одна сфера жизни не выведена за пределы политического обсуждения, а тем самым является объектом мнения большинства. Жаждая общественного признания, человек в ходе эволюции развил способность на всякий случай выть с волками и по большей части сперва интуитивно ориентируется на якобы господствующее мнение[89]
. И только затем подключает разумные аргументы, чтобы достигнуть согласия с прежней своей картиной мира[90]. Это справедливо независимо от ума и образования. В группах и умные люди – те же стадные животные, не менее других падкие до соблазна, как установил ещеВот почему привязка избирательного права к определенному свидетельству об образовании или квалификации проблему не смягчит, а глядишь, еще и усугубит. Ведь люди интеллигентные в силу своей фантазии восприимчивее к идеологиям, которые требуют очковтирательства.
К сожалению, во всех группах населения куда скорее находят поддержку мнения, основанные на морали и возмущении, а не позиции, возникшие на основе разумного взвешивания за и против. В большинстве люди не хотят рационального решения проблем со строгим контролем результата. Им хочется хорошо себя чувствовать и стоять на правильной стороне. Эту потребность удовлетворяет политика. А поскольку в нынешних социальных государствах (пока что) нет экзистенциальных, эмоционально будоражащих опасностей вроде войн, эпидемических болезней или голода, политикам и общественным деятелям приходится выдумывать все новые недостатки, чтобы сохранить собственные, хорошо алиментированные позиции как «голосов совести» и якобы ликвидаторов проблем[92]
. Отсюда беспрестанное выявление мнимых дискриминаций, мнимой нищеты, мнимого стресса по причине увеличения производительности труда или вообще мнимой антигуманности всей системы. Отсюда и постоянно растущее число «пробелов в справедливости», которые обнаруживаются буквально повсюду. Сложившиеся много десятилетий назад и явно практичные технологии внезапно возводятся в ранг огромных опасностей. Нынешние неравенства людей вызывают прямо-таки негодование; теперь наряду с имущественным и общественным положением «неестественными» считаются еще и различия по признаку пола, этноса и таланта: это, мол, всего-навсего социальные конструкты. С такой моралистской перспективы любое реальное неравенство попросту невыносимо, даже писсуары в мужских туалетах[93].Порой – большей частью после войны или кризиса – снова возникает здравое противодействие, но этим силам зачастую удается лишь чуть-чуть повернуть колесо вспять, а затем все опять катится в прежнем направлении. Как только накапливается некоторое благосостояние, во властные структуры опять выбирают гуманных перераспределителей. В демократии у политиков просто-напросто нет достаточных стимулов действовать разумно. Ведь они только временные менеджеры от политики, а не собственники, которые, возможно, были бы долгосрочно заинтересованы в стабильности общества[94]
. Они получают мандат лишь в ходе необходимо морализирующего состязания за «большую справедливость». Журналист