Волшебный магазин

Наконец появилась девушка Саша или вторая Саша и позвала:

– Наташа!

– Я, – крикнула Катя, но к ассистентке уже спешила Фатеева. А когда позвали Анну, она ухом не повела.

– Я же не могу сказать «Нюся» – это же просто детский сад, – сказала четвертая «не Саша».

– Вообще-то я Катя, мне просто имя Нюся нравится.

– А паспорт у тебя на кого?

– А паспорта у меня еще нет, но скоро будет.

Предъявила, как в прошлый раз, свидетельство о рождении и прошла на территорию студии.

Но ее привели отнюдь не к Кургапкину, а в гримерную, и стали из нее делать девятнадцатый век. Это так ей не шло, что Катя сразу поняла – готовят собачку. Она не хотела быть собачкой. Но идти на обществоведение хотелось еще меньше.

И она потерпела, когда высоко подняли волосы, закрепили лаком и сказали:

– Какой ужас!

Потом подобрали платье, в котором она спотыкалась.

Она только спросила:

– А я кто?

– Ты Кити. Читала Анну Каренину?

– Видела.

Она имела в виду, что встретила Татьяну Самойлову.

Но ее уже вели по лестницам. Главное было – не упасть.

– А вот и Кити, – весело провозгласила четвертая «не Саша», но никто не среагировал. Все были заняты Вертинской.

У «белой собачки» упало сердце: вот оно, как в воду глядела.

Но ее честь по чести очень долго фотографировали, а потом так же долго просили пройтись перед камерой. Режиссера на пробах не было, да, собственно, он и не был нужен.

Ее стали приглашать на пробы и, что самое интересное, даже немного платить. Но пока у нее не было паспорта, она не могла получить деньги, а родителей, таких далеких от искусства, не хотелось тревожить.

Художественный совет регулярно отвергал Катю и утверждал того, кого хотел режиссер, пока один молодой член худсовета с незамыленным взглядом не сказал:

– А кто это такая, я ее уже видел, ее все режиссеры пробуют.

Худсовет очнулся от спячки, надел очки, и согласился:

– Да, это так. Она что, такая разносторонняя? Давайте еще раз посмотрим.

Посмотрели. Приняли решение утвердить ее на роль нашей современницы комсомолки Маши.

Режиссер, который рассчитывал на Инну Гулая, был потрясен. Но делать было нечего. Пришлось смириться.

И вот сидят они вдвоем: режиссер Самсон Иванович и Катя, которую он зовет Маша, по имени героини.

Он смотрит на нее и не знает, что делать. Потом понимает, что надо перечитать сценарий и тогда что-то решить.

Маша смотрит на него с интересом.

Ей самой хочется прочитать сценарий.

Дома пришлось сказать правду. Коммуналка была взволнована. Соседки по очереди подходили к Катиной маме и шептали:

– За ней глаз да глаз. Ох, испортят девочку. Там же со всеми переспать надо. А может, она уже?!

Мама, не искушенная в кинопроизводстве, верила в порядочность каждого человека и поэтому гневно отвергала советы.

Папа заинтересовался зарплатой и был удовлетворен:

– Молодец, дочка, еще немного – и купим собаку.

Первая съемка была в настоящем колхозе. Маша была звеньевой на птицеферме и добивалась увеличения куриного поголовья. В Машу влюблен скромный тракторист Егор, но Маша не обращает на него внимания. Ей нравится балагур и шутник Сашка, которого играл очень веселый артист, и Катя в него сразу влюбилась – навсегда. Себе на муку.

Она была городская девочка, и все ей было в новинку: навоз под ногами, заплеванный семечками клуб и дощатый сортир во дворе. И первая любовь.

Балагур Сашка задержал на ней некоторое внимание, но, пощупав на гниловатом сеновале, быстро потерял интерес.

А скромный тракторист, только что окончивший театральное, стал ее покорным слугой, вернее, подружкой. Катя делилась с ним своими страданиями и, глядя своими несчастными глазами, спрашивала: «Ну скажи, что со мной не так?»

А тот с глубоким состраданием говорил: «С тобой все так! Ты, Катя, самая красивая».

Ну хоть бы она к нему прислушалась!

Нет, куда там – гормоны играли «Прощание славянки». Добилась-таки своего красавца, получила, чего хотела, все на том же сеновале – и что? Первый аборт тайно от родителей.

Фильм назывался «Комсомольская богиня», но в прокат вышел как «Комсомолка».

Фильм был нежный, трогательный, всем нравился, кроме Кати. Она там была хуже всех. Как ее ни превозносили на различных райкомовских конференциях, которые ей приходилось приветствовать от имени и по поручению, Катя ужасно стыдилась себя и своей роли.

Но когда ее послали в Румынию на фестиваль социалистического лагеря, поехала, а что делать – пока не вышла из комсомольского возраста, права не имеет артачиться.

Больше ее не снимали. Хотя после школы она поступила во ВГИК, но про нее говорили, что она одноразовая и специфическая.

Она постоянно ощущала себя «белой собачкой», а вокруг, наоборот, все были талантливые.

Руки-ноги перестали слушаться совсем. Казалось, что связь, идущая от мозга к конечностям, порвалась на куски. В голове она все понимала, как и что надо делать, но сигнал к телу не шел. Да и язык деревенел. И тут она поняла, что с ней не так: она не талантливая – на языке шестидесятых «профнепригодная».