Волжские сказки

Бывало, и позамысловатее вещицы работали. Жил в глухой деревушке Малое Гагарино кустарь Бирюков. Этот самый Бирюков нигде не бывал и за всю жизнь только три раза паровоз видел. И этого хватило, чтобы понять, как он действует, а потом самоходную модель сделать. Жители деревни только ахнули. А когда весть про модель Бирюкова до начальства дошла, оно приехало, осмотрело, а потом в Москву на выставку направило.

КАК В ПАВЛОВЕ РЕМЕСЛО ЗАВЕЛОСЬ

Давно дело-то это было. Задумал как-то чёрт устроить ад на земле, стало быть, на сём свете. Обернулся немцем и подсыпался к графу, который проживал за границей.

Что, дескать, людишки у тебя все одною землёй занимаются? Устрой да устрой у себя в имении завод. И доход пойдёт, да и почётнее тоже. Послушался помещик, сам остался за границей, а немца послал в имение заводы строить. И построил немец первый завод в Павлове, на Семеньей горе, железо делать.

Вот живёт помещик за границей, получает доход хороший. И вздумалось ему как-то раз проведать свои имения и посмотреть, как работают на заводах. А был он якобы доброй души человек. Вот приехал он в Павлово и пришёл на завод как раз в ту пору, когда из сварочной печи вынимали раскалённую сварку[24]. Глядит помещик: печь пламенем пышет так, что и подойти невозможно, люди в дыму и копоти. А сварка красная вся, шипит, трещит, окалиной во все стороны так и брызжет. Подтащили её крючьями к наковальне, как грохнет по ней стопудовый молот, как пыхнет от неё пламя да искры... С нами крестная сила! И людишек-то из-за огня не видно.

Испугался добрый граф... «Подать немца сюда! Не знал я, откуда у меня доходы...» Глядь, а немец точно сквозь землю провалился.

Завод уничтожили, горно потушили, да искры из-под заводского горна уже разлетелись кругом с Семёновой горы по всему Павлову. Застучали в избушках молоты, завизжали пилы, зашипели паяльники медные, закипело мастерство и разлилось, как пожар, по всей округе. По деревням-то хоть землю не бросили, а павловцы совсем забыли про пашню.

ХОХЛОМА

Было это давным-давно, ещё при царе Алексее, отце Петра I. Тогда нижегородец наш, патриарх Никон, нарушил веру стародавнюю и уничтожил книги, переписанные старательными монахами. С тяжёлой руки Никона новая вера была на Русь напущена. Взволновалась Русь, усмирённая «тихим» царём Алексеем застенками да колодками. Побежал люд подальше от первопрестольной Москвы, от глаз царских да патриарших в леса, на Керженец да на Узолу. Только тайные сторонники старого благочестия остались в Москве. Среди них первейшей руки живописец, богомаз по прозванью Лоскут Андрей. Днём работал, вечерами двуперстия творил.

Пришло время, и ему стало невмочь. Собрал он кисти свои да краски-мази и уехал в Семёновские леса, подальше от царя. В каком-то починке избу срубил, точить-писать начал. Дни и ночи работал, а что — не знали люди, не пускал их к себе в избу Лоскут. Да и люди, больше беглые, беспоповцы, не привыкли бывать друг у друга. Больше сами с собой да с тайгой Керженской беседовали-советовались.

Нашлись, однако, завистники, донесли царю про Андрея. Тот послов направил, строго наказал явить мастера пред его царские очи и заставить в столице малевать.

Лоскут — ни в какую, послов из избы прогнал.

И тут вскипела царская кровь, затуманила глаза. Кому, по правде, из правящих такое понравится. Новый наказ целой роте солдат, доставить ослушника, но уже не для работы, а для казни. И пошли в Семёновские земли солдатики, в путь тяжёлый да и не близкий — всё песками да через леса.

Солдаты шли походкой медвежьей. А молва народная бежала впереди бегом заячьим.

Услышал Лоскут о вести страшной. Думал день. Думал два. На третий клик кликнул, собрал народ лесной. Молвил Андрей слова свои первые: «Смерть идёт за мной, берите припас мой и рукоделье, краски и мази да расходитесь по деревням и починкам, учитесь точить-малевать да детям и внукам внушайте; дерево, с корня снятое, живым делайте. Оно любое подобие принять может...»

Взволновался народ, краски да инструмент Андреев разобрал, по лесам-домам разбрёлся и как следует его припрятал.

Солдаты пришли к кострищу огненному: догорал дом Андрея-живописца, зажжённый им самим. Не достался царю на расправу и мастер: сгорел в той избе своей заживо.

Ушли солдаты.

А краски да инструмент Андрея в дело пошли.

Искрами изошёл, рассыпался Андрей. Искры те осели в тайге Керженской-Приузольской, и запалили они пламя по лесным деревьям да починкам.

С той поры и горят алым пламенем, искрятся золотыми самородками яркие краски старой Хохломы.

КОПЬЁВ

А про Копьёва, механика сноведского, вот что рассказывают. Ехал однажды Баташов плотиной через пруд и видит: мальчик тянет за верёвочку пароходик. Колёсики у парохода вертятся, он сам по воде идёт. Останавливается Баташов и спрашивает:

— А кто тебе пароход сделал?

— Сам я.

— А сам ты чей?

— Мамкин.

— Поедем со мной.

Баташов посадил его к себе в коляску — скорей к его родителям. А мальчик плачет, испугался.

Доехал Баташов до его матери и говорит ей: