Солнечный лучик блеснул на хорошо отклепанном лезвии косы, сверкнул в глазах юноши и разлетелся искрами в августовском прогретом воздухе. На каждом огороде возле хат виднелись небольшие участки уже вызревшей ржи или ячменя, порой выделялись желтизной участки проса, а у Матвея вздымался немаленький кусок конопли. Густой, тягучий запах ее долетал до Антоника. Таким пересеиванием хозяева давали возможность отдохнуть своим наделам от ежегодной картошки. Из Алениного огорода послышался певучий голос. Взлетел, на долгой ноте да повис над деревней, на минутку затих и снова полетел в бездонную синеву: «Что ж ты, девочка, жито не жала? Что ж ты, молодочка, в борозне лежала…» Песня окутывала лесную деревеньку, заколыхивала мелодией и неспешностью. К Алениному голосу присоединились еще несколько замечательных, ни с чем не сравнимых голосов женщин, что шли с серпами на свои сотки.
Антоника каждый год зачаровывали августовские песни, что пели женщины во время сбора зерновых. Только раз в году плыли они над деревней. Голоса женщин и бабуль туго переплетались, дополняли друг друга и медленно опадали на землю. Песни всегда были тягучие, как золотистая смола на стволах могучих сосен, печальные…
— Тебе больше никогда в жизни не доведется слышать и видеть такую красоту, — словно сквозь сон донеслось до Антона. — Вместе с теми бабульками ушло и очарование августовских песен. Их простота и глубина. Мне тоже не хватает их. До жути и тоски, — признался Голос. — Но, но…
Антон почувствовал, как по его щеке сбегает слеза, крупная и очищающе, светлая. Она задержалась в уголке рта, к ней присоединилась еще одна, их настигла следующая… Антон плакал. Искренне и беззвучно. Никто не видел его слез, кроме белочки, что следила за мужчиной на скамейке вот уже несколько минут. Пышнохвостая непоседа с любопытством поглядывала на одинокого человека, который сидел ссутулившись, сунув ладони между коленями, и не пытался смахнуть с лица слезы. Он казался окаменевшим, хотя и плакал. Белке наскучила неподвижная фигура, она перескочила на другую ветку ели, а потом перелетела на расколотую молнией осину.
…Затихли голоса жней. Антоник обкосил межи огорода. Накормил сестер в полдень. Мать с работы на обед не приходила. Антоник надеялся, что она вечером придет пораньше и они вместе отметят день его рождения. Хотя и не бог весть какое событие, но только один раз в жизни исполняется четырнадцать. Сестрам он не сказал о своем дне рождения. Но сам хорошо помнит их дни. Так и должно быть.
Поев, девочки стали проситься поиграть с соседскими детьми. В их головах только прыгалки да классики, а у Антона совсем нет времени погонять футбольный мяч или забить квача.
— Да идите, не хнычьте. Только недолго, час, не больше, — наконец разрешил брат. Сестрам только этого и было надо. Их как сквозняком вынесло из хаты. Антоник убрал со стола, принес собачью миску, налил перлового супа, бросил туда оставшееся после еды и вынес во двор. Вальтар заметно постарел. Он уже не был таким непоседливым и игривым. В глазах появилась усталость и равнодушие. Даже к еде он не кидался, как прежде. Подошел к миске, принюхался, лизнул несколько раз остывшую подливку и отвернулся.
— Ты не заболел, Вальтар? — Антоник погладил собаку по голове, почесал за ушами, между глаз, коснулся влажного носа. — Если не хочешь, позже съешь. Вода у тебя стоит около будки. Не переживай, случается разное в жизни. Вот и у меня сегодня не самый лучший день рождения. Виновник торжества на месте, а поздравлять некому. Ты грустишь из-за меня, Вальтар? Не надо. Ничего страшного нет в том, что забыли об этом дне и сестры, и мама. Она утром и словом не обмолвилась, не поздравила и на обед не пришла. Вот так, мой дорогой дружок. Но мы горевать не собираемся. — Антон присел на порог крыльца. Вальтар подошел к нему и положил голову на колени, тяжело, как человек, вздохнул.
— Нам хорошо с тобой, правда? Вот посидим, отдохнем, сделаем все по хозяйству и сходим к бане покормить змею свежим молоком. Вечером по деревне прогуляемся с тобой. Может, Надьку увидим. Не все так плохо, как кажется. Верно, Вальтар?
Собака, повернув голову, взглянула на Антоника и снова вздохнула.
— Мы с тобой уже взрослые и переживать из-за глупостей не собираемся…
Августовские вечера приближаются незаметно. Кажется, солнце еще высоко, а тени яблонь уже ложатся на крыши клетей и хат. Мать все еще не пришла с работы. Сестры отпросились ночевать к бабушке. Антоник накормил и напоил дворовую живность, загнал в хлев. Оставалось накормить только змею. Налил в стакан молока и, не позвав куда-то сбежавшую собаку, пошагал по утоптанной вдоль забора стежке к бане. На улице было тихо и пусто. Не бегала детвора, не скрипели колодезные журавли, не ржали кони на пастибще. Даже яблоки не падали в картофельную ботву. Антонику такая тишина показалась странной. Это как оступиться в болото, но выбраться на берег сухим, без капли воды не только на руках и лице, но и на одежде. Просто выйти сухим из воды.