Вопрос о технике в Китае. Эссе о космотехнике

Но возможно ли историческое сущее без анализа «уже здесь» (schon da)? Смерть обретает свой смысл лишь тогда, когда пребывает в мире символов, отношений и письмен; в противном случае смерть человека ничем не отличалась бы от смерти животных. Смерть для животных есть в основе своей вопрос выживания, но для людей, согласно Хайдеггеру, это еще и вопрос свободы. Именно на этот вопрос – вопрос об аналитике Dasein с точки зрения техники – Стиглер пытается ответить в своей книге «Техника и время». По Стиглеру, темпорализация обусловлена третичной ретенцией, поскольку в каждой проекции всегда происходит перестройка памяти, которая не ограничивается прошлым, в котором я жил. Обращаясь к музею древностей, Хайдеггер спрашивает: «Что „ушло“?» и отвечает: «Не что иное, как мир, внутри которого они, принадлежа к взаимосвязи средств, встречали как подручное и применялись озаботившимся, сущим-в-мире присутствием»[429]. Прошлое заключено в структурах связей, которые больше не выражены как подручные, но могут быть сделаны видимыми лишь путем тематизации (в этом случае они становятся наличными). Однако согласно понятию третичной ретенции, введенному Стиглером, то, что было подручным, функционирует как условие и бессознательная часть нашего повседневного опыта. Иначе говоря, Стиглер вводит новую динамику темпорализации; мы вернемся к этому пункту ниже, в ходе обсуждения интерпретации Хайдеггера, предложенной Кэйдзи Ниситани.

Вопрос о памяти и вправду связан с третичными ретенциями, такими как памятники, музеи и архивы: последние становятся симптомами технологического бессознательного, потому что, с одной стороны, это технологическое бессознательное ускоряет разрушение и исчезновение традиционной жизни, но, с другой стороны, также способствует желанию сохранить то, что исчезает. И здесь кроется противоречие, ведь такая мемориализация имеет тенденцию выступать в качестве утешения в глубокой меланхолии, вызванной этим процессом, без осознания того, что ответственность за него несет технологическое бессознательное. Модерн, полностью подчиненный воле последнего, видит лишь свое предназначение (развитие, торговлю и так далее) и редко замечает то, что бессознательно ведет его к столь иллюзорной цели. Поэтому иногда кажется, будто модерн и память противостоят друг другу, но в иных случаях они предстают дополняющими друг друга. Сила модерна в том, что он устраняет препятствия и бросает отстающих, и критика модернизации часто сосредотачивается на ее неуважении к истории и традициям. Тем не менее дискурс коллективной памяти также является всецело модерным – [как] компенсация за то, что разрушено, поскольку в свете угрозы разрушения он становится памятью, а не просто предметом повседневности, представляющим интерес разве что для историков[430]. Хайдеггер критически относится к этой мемориализации, ведь она объективируется таким образом, что имеет тенденцию отчуждать собственное понимание историчности Dasein. Объективированная история, или то, что Хайдеггер именует «историзмом» (Historismus), имеет свой исток не в Dasein, а скорее в стремлении объективировать мировую историю, в которой Dasein становится, таким образом, уже не историческим сущим, а скорее одним из множества объектов, увлекаемых историей, которая определяется внешними по отношению к ней событиями. В «Черных тетрадях» Хайдеггер делает эту оппозицию еще более явной:

Историография: техника «истории».

Техника: историография «природы»[431].

Можно понять заявление «техника есть историография природы» как утверждение, что техника, отождествляемая с историей метафизики, лежит в основе процесса объективации природы; точно так же «историография» [Historie] становится метафизической и скрывает историю [Geschichte]. Эта оппозиция снова обсуждается в «Черных тетрадях», когда Хайдеггер пишет:

Предположительно историк понимает «историю» [Geschichte] как «историографию» [Historie], впоследствии она действительно такова, как он описывает гипотетически. Историография есть всего лишь форма техники в сущностном смысле. <…> Только когда власть историографии будет сломлена, история вновь обретет свое пространство. Тогда будет судьба и открытость для подобающего [Schickliche][432].