Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии

Книги

Книг, представляющих позднейшие столетия, было в библиотеке дез Эссента немного. 6-й век не мог не олицетворять Фортунат, епископ из Пуатье. В его «Vexilla regis» и гимны, в ветхие старолатинские мехи которых словно было влито новое пахучее вино церкви, дез Эссент нет-нет да и заглядывал. Помимо Фортуната там ещё были Боэций, Григорий Турский и Иорнандезий. Далее, 7-й и 8-й века: тут имелось несколько хроник на варварской латыни Фредегера и Павла Диакона и составленные в алфавитном порядке и построенные на повторении одной и той же рифмы песнопения в честь святого Комгилла, а также сборник Бангора, который дез Эссент изучал время от времени. Но в основном это была агиография: слово монаха Ионы о святом Колумбане, повесть о блаженном Кутберте, составленная Бедой Достопочтенным по запискам безымянного монаха из Линдисфарна. Дез Эссент от скуки листал их иногда да перечитывал порой фрагменты житий святой Рустикулы и святой Родогунды. Первый сочинитель был Дефенсорий, монах из Лигюже, второй – простодушная и скромная пуатийская монахиня Бодонивия <…>.

Писатели последующих эпох дез Эссента уже не так привлекали; к увесистым томам каролингских латинистов, разных Алкуинов и Эгигардов, он был в общем равнодушен и вполне довольствовался, из всей латыни 9-ого века, хрониками анонима из монастыря св. Галль са, сочинениями Фрекульфа, Региньона да поэмой об осаде Парижа, подписанной Аббо ле Курбе, и, наконец, дидактическим опусом «Хортулус» бенедиктинца Валафрида Страбо, причём читая главу, которая воспевала тыкву, символ плодородия, дез Эссент так и покатывался со смеху. Изредка снимал с полки и поэму Эрмольда Чёрного о Людовике Благочестивом – героическую песню с её правильными гекзаметрами, латинским булатом сурового и мрачного слога, закалённого в монастырской воде и сверкающего иногда искрой чувств. Порой проглядывал «De viribus herbarum» Мацера Флорида и воистину наслаждался описанием целебных свойств некоторых трав: к примеру, кирказон, прижатый с ломтём говядины к животу беременной, помогает родить младенца непременно мужского пола; огуречник лекарственный, если окропить им гостиную, веселит гостей; толчёный иссоп навсегда излечивает от эпилепсии; укроп, возложенный на грудь женщине, очищает её воды и облегчает регулы¹³¹.

Косметика

С момента переезда в фонтенейский дом он к ним не притрагивался. И теперь был поражён богатством собственной коллекции, которая привлекала пытливый интерес не одной красавицы. Баночек и скляночек было несметное множество. Вот зелёная фарфоровая чашечка со шнудой, тем восхитительным белым кремом, который на щеках под воздействием воздуха сначала розовеет. А позже делается пунцовым и создаёт эффект яркого румянца. А вот в пузырьках, инкрустированных ракушками, – лаки японский золотой и афинский зелёный, цвета шпанской мушки; другие золотые и зелёные, способные менять свой оттенок в зависимости от концентрации. Далее шли баночки с ореховой пастой, восточными притираниями, маслом кашмирской лилии, а также бутылочки с земляничным и брусничным лосьонами для кожи лица. Рядом с ними располагались китайская тушь и розовая вода. Подле вперемежку со щётками для массажа дёсен из люцерны находились разнообразные приспособления и приспособленьица из кости, перламутра, стали, серебра и прочих материалов, наподобие щипчиков, ножничек, скребков, растушёвок, лент, пуховок, чесалок, мушек и кисточек¹³².

Бумага

Аналогичным образом он относился и к бумаге для книг. В один прекрасный день ему опротивели все эти бумажные изыски: китайская серебристая бумага, японская перламутровая и позолоченная, белая ватмановская, тёмная голландская, вторившая замше, турецкая и жёлтая сейшельская. Не переносил он и бумагу фабричного производства. Он заказал верже особого формата на старой вирской мануфактуре, где ещё треплют коноплю по старинке. А чтобы разнообразить свою коллекцию, он в несколько приёмов выписал из Лондона бумагу с фактурой ткани – ворсистую или репсовую и, вдобавок, из презрения к библиофилам, обязал торговца из Любека поставить ему улучшенную искристую бумагу, синеватую, звонкую, чуть ломкую, в которую вместо щепочек были вкраплены блёстки, напоминавшие золотую взвесь данцигской водки¹³³.