Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии

Когда указывая на что-то, говорят – вот это и есть избыток, или вот это и есть лишнее, мы словно уже знаем то, что не является ни лишним, ни избыточным? В природе нет пустоты, т. е. незаполненного, так и нет ничего, что было бы избытком, всё имеет скрытую организацию, правда, не обременённую целью, иначе бы природа не смогла воспроизводить формы жизни столь свободно, как она это делает. Да и вообще, имеет ли Природа хоть какой-то Смысл (отличный от того, какой мы ей придаём)? Если же утверждать этот избыток, – «роскошь существования живого», – то это значит указывать на очевиднейший факт: жизнь случайна, она не может иметь границ (даже если имеет их в пределах земного пространства). Тогда совсем нетрудно связать избыточность жизни со всей её безграничностью и богатством форм – со смертью. По мере того как усиливается «давление» жизни по всем направлениям, возрастает необходимость отвода лишней энергии. Жизнь могла бы расшириться, но этому есть границы (вполне земные). Фактором, ослабляющим давление жизни, выступает смерть: вот что производит подлинные опустошения в изобильном росте жизни, вот что даёт ощущение бесконечной траты лишней энергии, все эти зияния и разрушения, вновь открытые пустые пространства на месте старых, некогда переполненных. Возможность роста как плата за предшествующие катастрофы. И вот тут и появляется один из центральных тезисов Батая, делающих его позицию радикальной: нет никакого роста, есть лишь расточение избытка энергии: «Я настаиваю на том, что никакого роста не бывает, а происходит лишь связанное с роскошью расточение энергии под разными обличьями! История жизни на земле представляет собой, главным образом, следствие сумасшедшей безудержности: основным событием является развитие роскоши, производство всё более дорогостоящих жизненных форм»¹³⁹. Так появляется тема роскоши. Вероятно, самый неясный пункт в аргументации Батая. Роскошь, что это – бесполезная трата (экономическая категория!?) или необходимое условие существования всего живого?

Вопросы: если животные поедают растения, то почему в таких совершенно невообразимых объёмах, и если животные столь сложны эволюционно, то почему столь уязвимы, и почему их существование кульминирует в смерти? В таком случае можно ли признать, что смерть – последняя роскошь кипящей жизни? И что только благодаря поеданию, размножению и смерти жизнь может восстанавливать хоть какое-то неустойчивое равновесие между тем избытком энергии, который она постоянно имеет, и его тратой? Жизнь невозможна без смерти, чьё постоянное вторжение и делает жизнь жизнью. Смерть потребляет избыточность жизни, как и поедание или половое размножение¹⁴⁰. Ведь совершенно очевидно, что если бы механизм смерти отсутствовал и не участвовал в самой жизни, то жизнь не могла иметь возможность ни развития, ни роста. Смерть здесь выступает фактором совершенствования вида, его сложности¹⁴¹.

Достаточно вспомнить высказывание М. Мосса: «…общество обрело свой порыв не в производстве: великим ускорителем была роскошь»¹⁴². Механизм «роскоши», действие которого было описано многими исследователями, приблизительно таков: излишек неоплаченного труда накапливается в виде богатства, и это просто необходимо для стимуляции процессов, ведущих к росту конкуренции (иногда и к войне за этот излишек), ибо он даёт право на демонстративную трату («труда»), провоцируя новый порядок желаний. Этот излишек – высшая премия за стремление к богатству, сама же его трата и есть проявление богатства, которое не может быть обмениваемо. Богатство, как и роскошь – это необмениваемые продукты современной цивилизации, это сама материя желания. В роскоши желание не ограничено пределом редкости. Такие качества роскоши особенно характерны для произведений искусства, которые также не обмениваемы, и всегда есть материализация чрезмерности затраченных усилий, «излишка труда», который отсутствует в стандартной трудовой активности («полезной»).

62