Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии

Не является ли всё, что мы видим на картинах Магритта, лишь «точным» следованием правилам, по которым строится сновидная реальность? Для сюрреалистического опыта использование сновидных образов и форм было привычным делом. Однако Магритт нигде не обсуждает проблему сновидной реальности. Хотя в его картинах изображение «выглядит» подчас фрагментом сновидного потока: левитация объектов (вместо гравитации), поперечное движение восприятия в-сторону-от-видящего вместо привычного движения вглубь-от-видящего, – вообще тотальная дисквалификация пространственно-временной структуры, неожиданные превращения, несовместимость совместимого и наоборот, подстановки и нарушения размерности фигур и вещей. Разве это не близко симуляции сновидной Реальности? Единственное, чего недостаёт, так это динамики сновидного процесса. Если в момент сновидения нам привидится, что мы оказываемся под дождём, то этот дождь не может быть отнесён к чему-то вне себя, он – просто знак дождя, т. е. сам на себя указывает (не дождь переживается, знак в качестве «дождя»). Более того, вовсе необязательно и «ощущение дождя» (влажность, капли на лице и т. п.). И этот знак образует дискретное единство дождевого, которое нам уже не спутать ни с чем, ибо все вещи во сне разбросаны, случайны, лишённые причин и последовательности. Всякая же попытка что-либо точнее рассмотреть приводит к тому, что образ превращается в другой и отнюдь не по принципу подобия. Образы настолько быстро сменяют друг друга, что не оставляют никакой надежды на понимание их связи; они соседствуют как безымянные знаки, разделённые и вместе с тем словно спаянные. Знак замещает знак по неким правилам, которые не сродни тем, что использует обыденный язык. Реальность даётся мне не через то, что я вижу, а через то, чего я могу коснуться, и она не актуализуется во мне дистально, если не сработал заранее предистальный механизм восприятия. Далёкое я получаю через ближайшее. Не будем забывать и о том, что любой жест имеет свои чисто физические параметры, или любое остенсивное высказывание есть жест. Причём привычный жест, которым мы удостоверяем собственное присутствие в мире, а через словечко «это» и присутствие самих вещей в качестве реальных. Чтобы признать реальность чего-либо, нам необходимо коснуться. Зрение и развивается как компенсирующий осязательный канал чувственности (видеть – это «касаться на дистанции»). Следовательно, всякое именование есть редуцированный физический жест: оно словно удерживает на кончике указательного пальца саму вещь. В любом зрительном акте всегда присутствует редуцированная форма касания. Таким образом, когда Магритт нам говорит, что этого вы можете коснуться, но как быть с тем, что касаясь этого, вы одновременно касаетесь и того, которого невозможно коснуться. Вы касаетесь одной вещи («башни»), но её контур и само изображение вписаны в конусовидный проспект, пересекающий город, в точности соответствующий контурам и фактуре этой башни. Можно сказать: «Это – Башня!», но можно сказать: «Это – Проспект!» На самом деле это всего лишь два конуса, которые организуют поля видимого. Мы говорим: «Башня подобна проспекту, а проспект подобен башне!» Магритт же, заключая наше воспринимающее тело в скобки и сводя на нет смысл «первого касания», делает акт называния случайным и почти чудесным событием, которое тут же обрывается вторжением сновидной разорванности имени и вещи. Можно легко увидеть направление атаки на нашу уверенность в том, что владея словами, мы владеем, «касаемся» Реальности²⁰⁰.

Рене Магритт. Прогулки Евклида. 1955

Рене Магритт. Вероломство образов. 1928–1929

Рене Магритт. Две тайны. 1966

Однако есть простой довод против смешения сновидного с менталистским, «бодрствующим» восприятием: то, что Магритт представляет в качестве образов – не имитация сновидного состояния уже в силу того, что оно не владеет моментом «переключения» из реальности в сновидение, но скорее останавливается на фазе непереключаемости самих образов, они удваиваются. Собственно, никакого распада не наблюдается, ничто не теряет своей границы и не занимает место другого и тем более не смешивается. Но и на это можно возразить: не в том ли суть всех этих перцептивных экспериментов Магритта, что он хочет ими сказать: ваша хвалёная реальность есть не более чем продукт перцептивной веры (М. Мерло-Понти). В таком случае получается, что живопись Магритта трудится над тем, чтобы превратить всякий миметический язык в разновидность сновидного ментализма («картинки»), и тем самым наносит удар по всем нашим стереотипам и навыкам восприятия («заключает в скобки»), переводит действие живописных образов из мнимой глубины пространственно-временных координат на плоскость сновидного экрана. Нужда в теле исчезает, как только нарушается процесс понимания. Ведь действие имени на вещь построено по модели соотнесения живого тела с внешней ему Реальностью.

90