40
Схолия 18: «Он называет добродетелью бесстрастный и незыблемый навык в добре; поскольку же эта добродетель носит отпечатление (χαρακτήρα) Божие, а для Бога нет ничего противоположного [Ему], то поэтому и нет ничего существующего наряду с добродетелью».41
Схолия 19: «Если разум (слово – ο λόγος) определяет, как то обычно бывает, бытие (την γένεσιν) каждого из сущих, то ни одно их этих сущих по природе не выходит за свои пределы или не бывает ниже их (ούδεν των όντωνεαυτοΰ φυσικως η ύποβέβηκεν). Стало быть, предел сущих есть познание, соответствующее устремлению к Причине [всего] (η κατ’ ε’φεσιν της αντί ας επίγνωσις), а мера же есть действительное подражание [этой] Причине, насколько это доступно сущим (η εφικτη το?ς ούσι κατ’ ενέργειν της αίτίαςεκμίμησις)».42
Схолия 20: «Он говорит, что устремление движущихся к тому, что превышает предел и меру, делает путь бессмысленным (ανόνητον), поскольку они не достигают Бога, в Котором упокоивается движение всех устремляющихся [к Нему], обретая здесь, как свою конечную цель, вкушение Бога».43
Схолия 21: «Потому что ум, устремляющийся в экстазе (в изступании из себя – κατ’ ε’κστασιν) горе, к Богу, оставляет [позади себя] как смыслы нетелесных [вещей], так и смыслы тел. Ибо нельзя вместе с Богом созерцать нечто, что после Бога».44
В данном рассуждении можно видеть одно из классических мест, отражающих апофатическое богословие преп. Максима (как и апофатику всего святоотеческого богословия). Согласно преподобному отцу, «ум наш может познать только то, что есть некая Причина, а не то, что такое Она есть. Бог выше всего, что только мы можем о Нем помыслить. Поэтому самое истинное познание Бога по существу есть незнание. Оно сводится к отрицанию за Ним в силу Его превосходства (δια ύπεροχην) всяких свойств и качеств, всякой множественности и сложности, отличающей тварное бытие, всяких мыслимых категорий и даже понятия сущности и движения. В этом суть высшего апофатического богословия. Оно сплошь отрицательно. Положительное содержание его заключается в том невыразимом и неизреченном ощущении Бога, которое дается в мистическом акте как результат апофатического возвышения над всем бытием. Это и есть “таинственное богословие” (μυστική θεολογία), познание Бога по существу, то высшее осияние ума в экстатическом состоянии, которое производится премысленным соединением с Божеством»45
Так, по нашему мнению, лучше перевести фразу: πάντα σχεδον έπαινετως λαμβάνεται τη Γραφή, καί ψεκτως. Она, скорее всего, подразумевает тот смысл, что в Священном Писании, согласно преп. Максиму, практически нет ничего, лишенного нравственного значения.46
Как отмечает К. Лага, антииудейская полемика является одним из постоянных лейтмотивов в творчестве преп. Максима, проявляясь и в «Вопросоответах к Фалассию» (Вопросоответы 20, 40, 53 и др.). По мнению этого исследователя, такие антииудейские мотивы могут объясняться двояко: либо под «иудаизмом» у преп. Максима понимается вообще духовный и психологический настрой человека, связанный с сугубым обращением к материальности, гордыней и прочими грехами (то есть с пониманием под «иудаизмом» некой духовной реальности), либо эти мотивы отражают реальные диспуты между христианскими богословами и иудейскими «интеллектуалами» (см.:Летопись от Диоклетиана до царей Михаила и сына его Феофилакта.
47
См. Иона. 4:6–9.48
Так, думается, можно перевести фразу: ην στηλιτεύων. Глагол στηλιτεύω буквально переводится как «записывать на стеле».