Вор

Волшебник объяснил Софосу, что, если лаву оросить водой, она превратится в плодородную почву, но эта область расположена выше Оливкового моря, а здесь протекает всего одна река – Арактус.

– Арактус прорезал себе глубокий каньон и почти не влияет на окружающую местность. Позже он спускается на равнины и оставляет там собранные здесь минералы. Те места – самые плодородные в Аттолии.

– А как же Оливковое море? – спросил Софос.

– Туда стекают зимние дожди, выпадающие над пустошью. Когда дожди прекращаются, ручьи быстро пустеют, и земля не приносит урожая. Вот почему ее засадили оливами, а потом покинули.

Пересекая пустошь, я снова почувствовал себя как букашка на ровной скатерти. Давало себя знать воспитание – мне хотелось видеть над собой поменьше открытого неба. Слева тянулись отвесные горы, но их крутизна скорее отталкивала, чем добавляла уюта. В Оливковом море было куда спокойнее.

Вечером мы дошли до Арактуса и повернули вверх по течению, в сторону гор. Я старался выбросить из головы мир, протянувшийся до бесконечности у меня за спиной. Возле реки изредка попадались деревья и кусты – видимо, поток лавы все-таки не выжег землю дотла. Река, большей частью узкая и глубокая, прорезала в скалах извилистое русло. Она то крутилась и билась об отвесные стены, то выскакивала из теснины и разливалась над невысоким водопадом. Временами мы шли над краем пропасти, на дне которой плескалась вода, а иногда ущелье становилось шире и мельче, и тогда мы брели по песчаному берегу реки.

На закате мы обогнули очередную излучину и вышли к высокому водопаду в два или три моих роста. На другом берегу реку замыкали утесы. В скалах виднелись красные и черные прожилки почвы. На нашей стороне берег был почти плоским, река истерла лаву в песок, а за спинами плавно поднимался холм, скрывавший из виду лавовую пустошь, через которую пролегала дорога к Оливковому морю.

Волшебник остановился и сказал:

– Вот оно.

– Что? – не понял я.

– Место, где ты заработаешь себе репутацию.

Я окинул взглядом голые скалы, реку, песчаный пляж под ногами. Было видно, что воровать тут нечего. Совсем-совсем нечего.

Глава восьмая

– Надо подождать до полуночи, – сказал волшебник. – А пока ждем, можно и перекусить.

Поль распаковал мешки и приготовил ужин на костре. Софосу не сразу удалось набрать достаточно хвороста, но он справился. Я не стал помогать. Выкопал себе ямку в песке и лег отдохнуть. Стал разминать пальцы, растирать запястья, чтобы не онемели. Интересно, что задумал волшебник? Что он надеется найти здесь, среди пустоши, у черта на куличках? Но я не стал спрашивать. Мы ведь до сих пор не разговариваем. Пока Поль кашеварил, я вздремнул.

Опять вернулся сон, виденный накануне ночью. Я вхожу по лестнице в небольшую комнату с мраморными стенами. Окон нет, но откуда-то проникает лунный свет. Он обрисовывает белые волосы и платье женщины, ждущей меня там. На ней древний пеплос, ниспадающий мягкими складками, как у каменных фигур на старинных алтарях. Когда я вошел, она кивнула, словно давно ждала меня, а я опаздываю. Я ощутил в ней что-то смутно знакомое, но так и не узнал.

– Кто привел тебя сюда? – спросила она.

– Я сам пришел.

– Ты пришел дать или взять?

– Взять, – шепнул я пересохшими губами.

– Тогда возьми, что ищешь, если сумеешь найти. Но будь осторожен, не оскорби богов. – Она повернулась к высокому столику на трех ножках. На нем лежал раскрытый свиток. Она взяла стилус и что-то написала, добавила внизу мое имя и поставила возле него какой-то значок. Через мгновение я проснулся. У Поля уже был готов ужин.

* * *

Мы поели при лунном свете, в полном молчании, потом стали ждать. Разговор не клеился. Никто, кроме волшебника, не знал, чего мы ждем. Чтобы развеять тишину, он снизошел до меня и попросил рассказать легенду об Эвгенидесе и громовых стрелах. Ему хотелось сравнить ее с версией, которую знал он сам.

Я провел рукой по лбу и зевнул. Честно говоря, рассказывать не было настроения, но еще меньше хотелось до полуночи сидеть в мрачном молчании. Я чуть-чуть сократил историю и начал рассказ.

Эвгенидес и великий пожар

После Эвгенидеса у лесоруба и его жены родились и другие дети. Старшим из них был Лиопидус. Он завидовал Эвгенидесу, потому что у того были дары богов и потому что он был старше. Если бы Земля не отдала лесорубу своего ребенка, Лиопидус был бы старшим из отцовских детей, и он об этом никогда не забывал. За столом Эвгенидес сидел по правую руку от отца, а когда приходили гости, чашу вина им подносил Эвгенидес.

Когда Небесный бог разрушил семейный дом, Лиопидус не сомневался, что в этом виноват Эвгенидес. Ведь это Эвгенидес навлек на себя гнев Неба. Лиопидус хотел, чтобы отец с матерью бросили Эвгенидеса в лесу, но они на это не согласились. А когда Эвгенидес похитил громовые стрелы Небесного бога и обрел бессмертие, зависть Лиопидуса переросла в ненависть.