Ворчание ездового пса

Нет, нужен царь. Отец нации. Скромный и незаметный, как император Японии или король Испании. Но у него должна быть власть над законом. Вернее, помимо закона. В порядке исключения. Пусть регламентированная, но действенная и неукоснительная.

Хотя… в той же Англие война парламента с королем велась под лозунгом «Закон превыше короля».

Ну, пусть же существует закон, позволяющий отцу нации в исключительных случаях использовать свою абсолютную власть. Ведь введён же институт помилования.

У нас есть Президент. Но его указания вязнут в демократической машине. И Премьер. Но его указания исполняются только там, куда он лично приедет и ткнет носом. А верные слуги – воры. А Дума заседает. А жизнь поколения уходит, и следующему поколению тоже особо пути не видно. Остается Хитрость – основной инструмент городской демократии. Воруй, но не попадайся.

Так такой же принцип был и при царях. Но те воры хоть дело делали, а эти только бабло пилят и норовят ухрять за бугор. Исчез патриотизм. Оне – люди мира, блин.

Если делать все по закону, жизнь в России остановится. Пока тот новосибирский пенсионер утрясал бы по закону все согласования, энтузиазм его иссяк бы, увязнув в наших бюрократических дебрях. Да он и сейчас, скорее всего, плюнет и прекратит свои благородные деяния.

Оно, конечно, хорошо было бы, если бы все делалось по закону. Да только законы наши несовершенны, а коррупция цветет. Несбыточная мечта.

Сижу, отдыхаю, лениво роюсь в интернете. До сих пор меня поругивают за самомнение и раздутое «Я». Одного тут задело, как я в своих дневниках отозвался о профессии электролизника: он, мол, дворник при электролизной ванне. Ох, как этот утонченный обиделся!

Да пошли они все со своими обидами. Я, пилот, имею право так говорить о недоучке, вставшем у вредной электролизной ванны с осиновым колом в руках, шлак шуровать. И пошел он шуровать. Я больше за свою жизнь живых людей перевез, чем он истыкал в расплавленный люминь этих кольев. А за вредность работы он большие деньги от хозяина получает. И пусть ими наестся.

Или его что – Мечта в дымный цех загнала?

Вася, перестань обращать внимание на чириканье офисных московских мальчиков. Они – несчастные люди, вынужденные высиживать за компьютером свою плебейскую карьеру клерка. Не говоря уже вообще о болване у электролизной ванны. Если он попал туда после ПТУ – это ещё нормально, он на это учился; а если это инженер, не востребованный жизнью, и нанявшийся на каторгу ради копейки, то болван и есть, ибо он учился на другое.

Ты можешь себе позволить на 67–м году жизни так их оценивать. Ты заслужил свое «Я». А в нашей стране всякий труд почетен, в том числе — и дворника… при электролизной ванне.

Открыл вчера Сент–Экзюпери. Прочитал предисловие Галлая к книге. Задумался. Галлай пишет о весьма сдержанном восприятии товарищами–летчиками произведений Экзюпери из‑за излишнего, по их мнению, пафоса.

Мне это знакомо. Но различие наше в том, что Экзюпери‑то больше жил среди людей, чем летал. Летал он всего‑то, в общей сложности, восемь лет… о налете в часах нечего и говорить. Галлай прозрачно намекает, что как профессионал Экзюпери был не на высоте, часто разбивался, калечился на самолетах… какое уж там мастерство с такими перерывами в полетах.

А я, наоборот, всю жизнь летал и летал, избегая общения с людьми.

Поэтому он писал об общечеловеческом, окрашивая и добавляя пафоса с помощью летного антуража, а я – больше о летном, проводя параллели с общечеловеческим.

Писательские способности мои, зачаточные, ублюдочные, примитивные, не идут ни в какое сравнение с писательским талантом великого, признанного во всем мире Экзюпери. А выпирающее из всех опусов летное четко ограничивает круг моих читателей, отталкивая посторонних. И я вполне осознаю свое место: я – именно авиационный писатель. Пусть мемуарист, но новый пласт в авиационной литературе открыл именно я.

Не знаю, зовут ли нынче молодежь в небо книги Экзюпери; надо полагать, зовут. Мои – уж точно зовут. Мои опусы четко нацелены на раскрытие именно внутренней авиационной кухни, чтобы постороннему лучше были видны пути выбора. И в то же время я держу высокий тон, не позволяя низвести общее понятие о летной деятельности до уровня банального ремесла водилы.

Постепенно мнение посвященных о Ершове как о якающем выскочке сменилось чувством благодарности за высказанную общую летчицкую боль. Ведь непонимание обывателями нашей работы поневоле ставит летчиков в позицию кастовой замкнутости и презрения к непосвященным. Да и, по зрелом размышлении, летный состав приходит к выводу, что Ершов таки пишет окопную правду. Видимо, поэтому отношение ко мне летчиков улучшилось.

Надеюсь, со временем все отстоится. Хотелось бы, чтобы каждый смог найти в моих произведениях что‑то близкое сердцу.