Воронеж – река глубокая

Антонина Петровна была абсолютно права, хотя Рогдай тоже считал себя правым. Нравы в Седьмой школе были суровыми, младшие шустрили перед стар­шеклассниками, этакий маленький Кембридж,— подоб­ное положение, само собой, было не для моего брата.

ЧП произошло в осенний понедельник. Восьмиклассник Стас, айсор по национальности, потребовал от Рогдая поднять и подать «жостку», матерчатый кружок, внизу которого пришита свинчатка, ею играли ногами, на число очков. Игра не разрешалась в Седьмой школе, игроку грозило исключение за плохое поведение, тем не менее в нее играли поголовно все — от первоклашек до верзил десятиклассников, непонятно по каким причинам не призванных в армию. Рогдай пришел к забору поку­рить, успокоить нервы после диктанта на знаки препина­ния, и тут ему приказали подать «жостку». Рогдай ответил уклончиво, как старшина роты в солдатском анекдоте. Стас оторопел от наглости мальца, на военную форму не обратил внимания: многие мальчишки щего­ляли в гимнастерках, галифе и сапогах, он дал брату леща и тут же очутился под забором с расквашенным носом. Ему бы задуматься о последствиях своего пове­дения, но он не задумался и вновь оказался в густой крапиве уже с синяком под глазом.

Ученики притихли, им было сейчас не до «хабариков» и «жостки»: рушились устои, это же не Чижовка, где взаимоотношения решались честным поединком, здесь в «королях» ходили старшие по классам.

Стас вынул из кармана «писку», он носил ее в кожа­ном портмоне, и начал ею размахивать.

Читатель, не обижайся на меня за правдивость в описании нравов того жестокого времени. Ведь и взрослые ломались, как гнилые березовые пни на боло­тах, что говорить о пацанах, их война тем более не пощадила.

Я не верю, чтоб Стас пустил бритву в ход, мы с ним позднее подружились, и он оказался мягким человеком, но шла речь о престиже, мое поколение было весьма щепетильно в подобных вопросах. Стасу захотелось припугнуть шестиклассника, восстановить «я» среди друзей. Рогдай бросился на парня, порезал о бритву до кости пальцы, вырвал лезвие и резанул айсора по щеке.

Ученики бросились врассыпную, чтоб не оказаться в свидетелях, Стас тихо заплакал и, зажав порез ла­донью, побежал к роддому, ближайшему медицинскому учреждению, где ему наложили швы, рана оказалась неглубокой, щеку бритва не прорезала. На вопросы врачей, кто нанес ранение, Стас ответил: «Хулиганы». Он не выдал Рогдая: обет молчания соблюдался как само собой разумеющееся, но Антонина Петровна ра­зузнала о драке,— видно, кто-то рассказал дома маме или папе, тот снял трубку телефона... Завуч, не долго думая, вызвала в кабинет гвардейца, чей нрав вошел в сказания преподавателей, и брат оказался «слушате­лем» на улице.

Через неделю мы встретили Ивана Яковлевича, бывшего директора нашей довоенной Тридцать четвер­той школы на площади Обкома. Мне следовало давно рассказать об этом славном человеке.

Он положил Рогдаю руку на плечо и высказался:

— О твоих подвигах наслышан в гороно. Жду тебя у себя в школе рабочей молодежи на 20-летия Октяб­ря. Учиться необходимо. Думаю, что извлек урок из происшедшего. Жду! Чтоб не было стыдно встретиться с твоими родителями после войны. Ничего о них не слышно? Я видел Надежду Сидоровну. Немцы на мото­циклах были на Заставе, а она сажала на подводу тяжелораненых. Госпиталь горел, у жены моей ноги отказали... Помните ее?

— Как же! Она библиотекарем работала.

— Мне коляску дали... Знаете, такие руками толка­ют. Я посадил Веру и повез. По сей день благодарим Надежду Сидоровну. Мы выскочили, успели, не к Чер- навскому спустились, там бомбили, мы к Ботаническому саду подались.

— Мы были у Чернавского. Еще танк танкисты бросили.

— Не помню, как мы оказались в СХИ. Как коляска по пути не развалилась, ума не приложу. Там на лодках наши войска переправлялись к городу, немец-то дальше Областной больницы и Ботанического не прошел, а нас на пустых лодках перебросили на левый берег... Отсиде­лись в Борисоглебске. Приходи, Васин, я в личном долгу перед твоей матерью.

— Больше вы маму не видели?

— Нет. Нам о ее судьбе ничего не известно,— сказал Иван Яковлевич.— Как и о судьбе раненых.

Впоследствии Иван Яковлевич возглавил чижов- скую Двенадцатую мужскую школу, сменив умершего Макара Моисеевича Халимена. Вы бы знали, скольким заблудшим овцам спасли души эти педагоги!

Халимен был более напористым, мог врезать по затылку, Иван Яковлевич брал лаской и логикой. Оба пользовались безграничной любовью учеников.

К Ивану Яковлевичу и Халимену отцы приводили сыновей, деды — внуков, хотя и проживали в других районах города, говорили: «Тебе доверяем, учитель! От рук отбился. Конечно, он не такой, как я был, потише, из меня же вы сделали человека, из него тем более сделае­те. И если,— обращались они к сыновьям и внукам,— будешь бузить, если Иван Яковлевич пожалуется, тог­да...»

И они трясли кулаками перед носами мальчишек, и те отлично понимали, что у отцов дела не разойдутся со словами.

Рогдай стал ходить в третью смену, справку с места работы ему выдали, он почти полностью переселился в эскадрон.