Воронеж – река глубокая

Подумав, я написал: «...любовь к Родине».

И стало спокойно, я почувствовал уважение к себе за то, что родил такие красивые слова. О чем же еще напи­сать так проникновенно? Слова о Родине были искрен­ними, о них я слышал каждый день по радио, читал в газетах, слышал на лекциях... Надо было бы написать, что я еще больше Родины люблю товарища Сталина. Как же иначе в мое время? .Мы готовы были по первому его призыву отречься даже от отца родного, как это сделал Степа-Леша.

Все хорошо, все правильно, ярко, как Галин коврик на стене. Но что-то меня не удовлетворяло. Может, не об этом пишут ночами в дневниках? А что тогда пишут? Надо будет попросить у Серафимы Петровны дневник знаменитого человека, посмотреть, о чем писал он. На­пример, Пушкин, или какой-нибудь Герой Советского Союза,— я не мог мыслить без наглядных примеров, мне требовалась «мера длины» мыслей.

Но почему я обязательно должен подражать кому- то? Почему я повторяю прописные истины? Я не умел выражать свои мысли своими, а не ходульными фраза­ми. Мог лишь утверждать, что масло масляное.

«Надо сходить в Перлевку, разузнать о тете Кларе и дяде Вилли. Одно я знаю твердо, что тетя Клара заме­чательный человек!» — написал я еще фразу.

Куда-то делась фотография тети Клары с дядей Вилли, исчезла после переезда. Бывает. И медаль опять затерялась... Нужно будет разыскать, перерыть барахло и найти.

«Рогдай запрятал,— подумал я.— Спрошу, как при­дет».

На другой день я забыл о пропажах. Возможно, поиски открыли бы мне дно колодца, куда я летел вниз головой, не подозревая еще, что предстояло мне пере­жить.

Еще я написал в тетрадь:

«Завтра меня будут принимать к 1 Мая в комсомол. Боюсь, вдруг окажусь недостойным? Хотя, что мне бояться, совесть моя чиста. Я твой, Комсомол! Един­ственно, у меня два хвоста. Один по начертательной геометрии, второй по геодезии. Но я даю слово, что во втором семестре ликвидирую задолженности и сдам сессию на пять и четыре».

Я отложил ручку. Не знаю почему, я вспотел, точно вез в гору воз с дровами.

За окном завопили коты и кошки — их время глотки драть. Я вспомнил о Чингисхане, ему подобные кошачьи страсти были теперь неведомы. Хорошо это или плохо? Живи себе тихо, мирно, без драк, серенад и беготни по крышам. Мне захотелось увидеть кота, старого друга, с которым пережили трудное время.

Соседку звали Муркой, и она не сердилась, охотно откликалась. Работала Мурка поваром в воинской сто­ловой, мечтала выйти замуж за офицера, офицеры приходили, уходили, но никто не желал остаться на­всегда. Это не Чингисхана приручить. В первые дни отношения с Муркой были натянутыми, она подозревала нас бог весть в каких каверзах, в разговоры вступать решительно отказывалась. Меня сблизили с ней музы­кальные упражнения брата. Старики-казаки из эскадро­на конной милиции сложились и купили Рогдаю полу­торный, красный, как пожарная машина, аккордеон. Говорят: «Если вы кому-нибудь хотите отомстить, то купите его ребенку барабан». Хотя я пел все песни на мотив «Раскинулось море широко», но я был по сравне­нию с Рогдаем — Римским-Корсаковым. Для брата гаммы стали непреодолимым порогом: он выдолбил где, что, в какой последовательности нажимать, но, как сказала Рита, пытавшаяся обучить его элементарным навыкам игры на аккордеоне: «Впервые встречается мальчик, который не отличает «си» от «до». Дедушка проверил его слух, и дедушке стало плохо, он плакал во сне».

Отсутствие способностей Рогдай возмещал усерди­ем. В казармах разучивать гаммы брату не разрешили, тогда он приволок аккордеон домой и заявил, что хочет к празднику 1 Мая разучить песню «Светит месяц», чтоб обрадовать личный состав эскадрона.

Мурка встретила меня около техникума и заго­ворщически спросила:

— Вы что, по очереди договорились изводить меня?

— О чем ты, Мура?

— Не может же один человек столько часов пили­кать одно и то же на таком красивом аккордеоне. Сил никаких не хватит.

— Я бы сам этот аккордеон с удовольствием сжег в камине!

— Когда ваш брат начинает терзать инструмент, мой Пусик начинает выть бешеной собакой.

— Понятно,— посочувствовал я соседке, удивляясь, что она обращается ко мне на «вы».

— Может быть, в гармонь налить расплавленного свинца?

— Хорошо бы... Только где мы расплавим столько свинца?

— Вы правы. Может быть, купить у него этот аккордеон?

— За сколько?

— За ценой не постою, здоровье дороже.

— Попытайте счастья.

Но сделка не состоялась, Рогдай заявил, что пода­ренное не продаст.