Воронеж – река глубокая

Ее мужа звали Женькой. Лицо у него было широкое, нос огромный, шевелюра буйная, нрава он оказался беспокойного и веселого. На фронте он был химиком, воевал в специальном химическом отряде, и надо же... противопехотная немецкая мина подсекла его обе ноги под коленки.'

— Ничего! Выплывем! — не унывал Женька, а мо­жет, только при людях напускал для понта бодрости? Калеки на людях совершенно иные, чем когда остаются наедине со своими увечьями, тут уж никого не обма­нешь, пыль в глаза не пустишь.

Он ловко перебирался с кровати на табурет, спускал­ся на пол и на четвереньках, как огромная обезьяна, ковылял к духовке, где на противне жарился гусь. Женька поливал его красную корочку топленым жиром.

— С гречневой кашей. Во порубаем!

— А чего не дождались Первого Мая? — спросил я, чуть не падая в обморок от вида и запаха жареного гуся, выпив, наверное, двадцатую кружку воды на кухне из- под крана.

— Маше на праздник в подарок из деревни присла­ли,— объяснил Женька, перебравшись на кровать.— Не сообразили, что у нас сарая нет, а держать гуся в комна­те — страшнее войны: он гогочет, клювом долбит, крыльями бьет, а гадит, как стадо телушек. Да так вонюче, да так въедчиво, за день не отскоблишь, вишь, весь пол в белых пятнах — это у них в гуано, в дерьме, значит, очень много серной кислоты. У птиц у всех, особенно у чаек. Она рыбу с крючком заглотит — и ни­каких последствий, все растворяется. Ходи!

Мы с ним играли в шашки — он отрабатывал на мне какую-то партию. Сроду не думал, что в шашках есть комбинации.

— Чемпионы по шашкам бывают? — спросил я, не в силах дождаться конца голодной пытки. Странно, но мысли были четкими, обостренными, я не подозревал, что умею так играть.

— Как же, непременно! Мне бы только протезы прислали, а то хожу как гиббон в зоопарке. Рвануло бы повыше, я бы на каталке ездил...

«Нет,— подумал я,— он на самом деле не пал духом, не сломался, не распустил вожжи, верит в себя и жизнь. А я бы себя как повел на его месте? Вот бы соплей бы­ло — вагон и маленькая тележка. Выше голову, Альберт Терентьевич! У человека беда непоправимая, а он голо­ву не вешает, твою беду, Васин, поправим, добьемся справедливости».

— Женя, спасибо тебе! — сказал я.

— За что? — не понял он.— За гуся? Так еще рано, мы не пробовали его, подожди маленько. Я про проте­зы... Присылали два раза из Москвы, надену, похожу с час, трут безбожно, аж искры из глаз. Тут надо или протезы переделывать, или мои мосолыги под них подре­зать. Не могут правильно мерки снять. Я не утерпел и запустил в них протезом. Не, не убил, увернулись. Говорят: «Сам в Москву поезжай!» А как я поеду? Без Маньки шагу не сделать. Ее с работы не отпускают. Пришлось опять поскандалить. Пообещали, что отпу­стят после праздников на неделю, мы и смотаемся в столицу на протезную фабрику — каждый заказ пер­сональный. Понял? Но если Марию и после праздников не пустят, тогда... Ну, тогда... я их самих на протезы поставлю.

— Давай с тобой в Москву смотаюсь,— предложил я.— Посмотрим Красную площадь, может, в Мавзолей посчастливится попасть.

— Мы не на экскурсию едем.

— Тебе сделают эти деревяшки, вместе сходим. А? Поехали?

— Как же твоя учеба? — засомневался Женька.

— У меня сейчас окно,— сказал я туманно.— Неде­лю могу выкроить. Откровенно говоря, мне тоже в Москву страсть как надо. Ой, как надо!

— Розыск матери и отца учинить?

Оказывается, он был в курсе моего семейного положения.

— Да! И еще кое-что... Это связано с моей службой в армии.

— Званием обошли, орден зажилили? — беззлобно заулыбался Женька.— Медали стало маловато?

— Нет, другое. Бог с ним, с орденом, хотя и не помешал бы. Тут... Потом расскажу.

— Лады. За фука! — он снял мою шашку.

— По международным правилам «за фука» не бе­рут, просто бить обязательно.

— Ты откуда знаешь?

— Знаю! Думаешь, я совсем темный?

— Ты студент, человек просвещенный! Бей!

— Раз, два, три,— я снял у него три шашки.— И «сортир».

— У тебя какой разряд?

— Никакого. Поедим?

— Согласен! Я и Машу не буду дергать, подадимся числа третьего. «Раньше сядешь, раньше выйдешь». Ой, гусь-то! Про гуся забыли! Помоги! Ставь его, сердечно­го, на стол.

— Как же мы без Маши?

— Она же к утру придет. Мы ей в духовке оставим, чтоб не остыло.

— Я у тебя останусь ночевать?

— Пожалуйста! Мне веселее будет. Послушаем радио. Ляжешь на полу, потому что кровать семей­ная. Как ты думаешь, сбежит Гитлер, или его поймают?

— Куда он денется? Всему миру навредил, его всюду словят.

— Э-э-э! Мал ты еще и зелен. Не так все просто. Конечно, это будет чудовищно, если люди не извлекут опыта из этой беспощадной войны, тогда человечество неизлечимо, обречено. Но пойми, кто-то ведь поставил Гитлера у власти. Сам и двух дней он бы не просуще­ствовал.

— Жень, извини,— сказал я уже не в силах мучить­ся дальше.— Ты меня или выгони, или отрежь кусочек гуся, иначе меня сейчас кондрашка хватит. Спаси мою душу!

— Мне только гостей принимать,— рассмеялся Женька.— На нож, режь! Не стесняйся! А в Москву мы с тобой поедем третьего. Заметано!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ