Воронеж – река глубокая

Первое мая было солнечным, жарким. На площади Ленина перед развалинами когда-то красивого здания Обкома, одетого в черный мрамор, стояла трибуна, впервые после освобождения города шла демонстрация. Весь город вышел на улицу. После демонстрации маль­чишки по традиции пошли «окунуться» в реке. Я тоже по Петровскому спуску вышел к Чернавскому мосту. Его еще полностью не восстановили, проезжая часть шла по временному деревянному настилу, я пошел вверх по течению к улице Дурова. Быстро я «постарел»: мне было уже что вспоминать.

На противоположном невысоком обрывистом берегу пацаны, сбросив штаны, голяком с визгом ныряли в ре­ку. Взрослые начнут купаться числа с десятого — два­дцатого, когда вода прогреется и будет возможность спокойно поплавать саженками. А то прыгнешь с бере­га — как летел до воды, будешь помнить, как обратно на берегу оказался — нет, точно вода выплюнула.

Я нашел то место, где тетя Клара с напарником вышла на берег, и положил букетик ландышей на плоский, скользкий камень-ориентир, к нему они дол­жны были двигаться. Меня-то потом полковые развед­чики отогрели, а они, тетя Клара и Вилли, мокрыми, озябшими вошли в город. Где-то они должны были обсохнуть, иначе их бы сразу жандармские патрули сграбастали. Наверняка они тогда и отсиживались в на­шем подвале, и тетя Клара оставила свои инициалы, чтоб дать мне сигнал: «Мы дошли».

Я постоял на берегу, затем вышел наверх к Перво­майскому саду. У людей на левой стороне пиджаков и кофт были красные бантики, играли гармошки, пели, доносилось уханье барабана, оркестра почему-то не было слышно.

Я дождался «двушку», шла она медленно, на сту­пеньках площадок висели люди, кое-кто примостился сбоку трамвая на деревянной решетке. Я догнал вагоны, схватился за металлический проем между двумя окна­ми, тоже встал ногами на решетку. У маслозавода многие сошли, можно было переместиться на подножку, во­внутрь вагона я не полез, потому что хотел спрыгнуть на ходу при повороте трамвая у парка Живых и мертвых. Отсюда начиналась Чижовка, бывшая стрелецкая сло­бода.

На столбах гремели рупоры-громкоговорители: в Москве еще продолжалась демонстрация на Красной площади. Чем глубже в слободу, тем тише музыка.

Дом Косматых стоял на белом фундаменте, окру­женный высоченным забором. Ворота были распахнуты, из них торчала тупая кабина итальянского «Фиата»-ша- ланды, как морда боксера из конуры. Косматых работа­ли... Они умудрились в праздник солидарности трудя­щихся всего мира сосватать машину, смотаться в Ус- мань на кирпичный завод, найти кладовщиков, или напоить сторожа, чтоб загрузить машину кровельной черепицей, привезти ее... Скорее всего, они привезли ворованное, ибо в праздник завод никак не мог работать и некому было отпускать готовую продукцию.

Разгружали машину молча, озверело.

Работали три брата, мать и шофер. Красная звонкая черепица складывалась под навес. Злющий пес на цепи молчал.

— Бог в помощь! — встал я в воротах, помахивая флягой с дешевым вином, купленным на деньги, заня­тые у Серафимы Петровны.— Носить вам не перено­сить!

— Иди к черту! — сказал Мишка, бросив на меня косой взгляд, остальные молчали, лишь шофер застес­нялся, а мать братьев, сухая женщина с длинными руками, проворчала:

— Приперся, анчутка незваный.

— Куда идешь? — отер пот со лба Мишка, на минуту выключившись из «конвейера». После драки в ДКА братья относились ко мне терпимо, по крайней мере я не боялся столкнуться с ними на неосвещенной улице часов в двенадцать ночи. В городе пошаливали, прошедшей зимой были введены военные патрули с осо­быми полномочиями. Поймали Вовку Шкоду... с двумя дезертирами. Всех расстреляли за бандитизм. К весне стало потише.

— Иду к брату в конюшню,— поднял я флягу, в ней булькало.

— Легавых поить? — отозвался Сашка.

— А чего дома сидеть? Вовка Дубинин уехал в Москву. Ни с какой компанией я не договаривался. /Может, по лампадочке-то хватанем? И пойду дальше. Дайте какую-нибудь посуду, праздник ведь, а вы вкалы­ваете.

— Мы позднее погуляем,— сказал шофер. Я ему был как кость в горле — свидетель: номер на машине написан аршинными цифрами. Стройматериалы отпу­скались строго по лимиту, кому не светило получить в горисполкоме квартиру, брали ссуду в десять тысяч и восстанавливали коробку, которая пришлась по ду­ше,— горисполком приветствовал подобные стройки, чтоб разрядить жилищный кризис. И росли, как грибы, домики, слепленные из уцелевших стен.

Воспользовавшись паузой, я сбросил пиджак, поста­вил флягу на крыльцо и включился в разгрузку.

— Помогу. Мать, дашь чего-нибудь закусить?

Помощи обрадовались, и я радовался, что разгру­жать осталось немного, не хватало, чтоб еще и на Косматых горб гнул.

Через полчаса шофера увели в дом, сколько ему заплатили, я не видел. Машина зарычала мотором, уехала, ворота закрыли.

— Порядок,— сказал я, не будучи уверенным, что меня не выставят вслед за машиной.— Несите ста­каны.

— Пошли в дом,— сказал Мишка.

— Нечего там делать,— сказала мать.— Умойтесь под рукомойником, я вынесу рюмки.

— Стаканы давай, у меня не водка, вино,— ска­зал я.