Воронка бесконечности

И в том диеном саду божественном,
Где рождалась, цвела, пела Земля,
Там сегодня Им мы обвенчаны.
Только мы – вдвоем. Ты и Я.

Мы пришли в мир ликующей, вечной,

Той последней первой Любви.
Там Он создал нас – и Бесконечность.
Там начало. Конец. Там Соль земли.

Потом они снова сидели на поваленном дереве, обнявшись, прижимаясь друг к другу крепко-крепко. Он держал ее за руку, трепетно, бережно, как хрупкую драгоценность.

Слова находились с трудом.

– Ну что же нам делать? – задавал он все тот же вопрос. – Ведь родители… твоя мать… Она и слышать обо мне не захочет. И твой отец тоже. Он хороший мужик, Георгий Федорович, такой… правильный. И он же неглупый, понимает, в каких мы с тобой отношениях… что мы любим друг друга. Но разве не будет он смотреть на меня, как … как на волка, если мы будем вместе, если, например, мы поженимся?

…И вдруг яркая вспышка, от которой в ночном лесу на мгновение стало светло, как днем… Что это? Когда это было? Сосновый бор, строевой лес – и вот же она сама, вот! Совсем маленькая девочка шагает по лесу вдвоем с отцом на закате после грозы и старается идти с ним в ногу, как большая. А лес умылся дождем, вот какой он чистый-пречистый. И откуда-то очень издалека слышится негромкий голос отца. Его голос становится то чуть громче, то тише, и звук его то приближается, то удаляется, словно эхо тихонько повторяет за ним: «Давай услышим молчание леса… давай… вай… А теперь, послушай, Майк, как лес звенит… Ма-айк»…

Это видение было таким ярким – золотисто-оранжевый с зелеными пятнышками и сверкающими рыжими искорками лес.

– Солнышко спать уходит, и в лесу от него выросли косые золотые столбики. Смотри: солнышко строит золотые столбики… бики… – показывает папа.

… А запах в лесу острый-острый, и прямо в нос забирается, и колется.

– А когда гром гремит, это страшно, пап… страшно… а… шно? – спрашивает девочка, и голос ее тоже почему-то раздается откуда-то издалека, становится то чуть громче, то тише, и звук его то приближается, то удаляется.

– Да нет, что ты, смотри, как весело: запах этот острый у тебя в носу поселился, а солнышко в твоих золотых волосах заблудилось – давай его искать… ис-кать… ать…

А папа большущий, высокий-высокий, а сам добрый, как мамина шуба из морского котика, и голос у него тоже хороший, мягкий, как рукав маминой шубы.

…На какие-то секунды словно вернулось к ней буйство красок, запахов, свежести, нежности, тепла. Любовь осветила темный лес, ночной мир… Любовь и нежность. Любовь и страсть. Любовь – и золотые столбики…

– Я не знаю, как нам быть дальше, – тихо сказала она.

– Но ты ведь любишь меня, правда? Я же вижу это, я чувствую… – заботливо закутывая ее в свою куртку, нежно обнимая и целуя, прошептал Олежка.

– Да…

– Ты не замерзла? Не холодно тебе? – спросил он, прижимая ее к себе крепко-крепко.

Она отрицательно помотала головой. Они долго молчали.

Ну как принять такое решение? Она обняла его, уткнулась в воротник его рубашки, с наслаждением вдыхала родной запах, чтобы надышаться на целых три недели.

Но к молчанию ее он давно привык, и его это не раздражало.

– Наверно, потом, когда-нибудь, тебе нужен будет другой… – медленно и очень тихо проговорил он. – И потом, я же понимаю: общего у нас, конечно, очень мало, и разные мы с тобой слишком: и семьи, и окружение – все разное… Но вот только… я все равно люблю тебя…

Они опять помолчали. Ей нечего было ему ответить.

– Ведь ты же все равно не сможешь забыть все это, я знаю… Но только запомни: первым я от тебя никогда не уйду! – сказал он вдруг громко и с какой-то непонятно к кому обращенной угрозой. С ожесточением.

– Но… нет, это невозможно! Зачем ты так говоришь? Я совсем не хочу тебя терять!

– …Знаешь что… Уехать бы нам отсюда… Туда, где никто нас не знает. Ну, вот кто мы такие, кто мы друг другу? Любовники? Как для тебя лучше – быть моей женой или просто так? Хочешь, давай поженимся, хочешь? – выдохнул он ей в самое ухо.

Она не ответила. Только, зачарованная, смотрела в его глаза и не могла наглядеться. Горло сжималось от необъяснимой боли – она не могла ответить.

…А на Земле уже хозяйничала заря. По крутым ступенькам сбежал с неба на Землю запыхавшийся, загулявший где-то в теплой ночной компании, часов не наблюдая, бесшабашный гуляка-рассвет. А вслед за ним, толкая его, зевая и дыша ему прямо в спину, уже спешило утро, заспанное, не совсем еще проснувшееся, свежее, зарумянившееся после сна, как спелое сочное яблоко, – хотело быть пунктуальным. И они встретили рассвет, поздоровались с утром и пошли через лес, через Киевское шоссе, по еще спящим немым улицам поселка к стройотряду. Какое-то потустороннее ощущение неизъяснимой легкости, даже невесомости переполняло их.