И вдруг… Она прислушалась внимательнее.
– …Ну и, это самое, тут вдруг он, ну, этот, помнишь, это, я тебе рассказывал, так вот, этот типчик, это самое, притырился опять и ну – выпендриваться, то да се, пятое-десятое. Это вообще… тонкий намек на толстые обстоятельства! Не, ну просто умора! Ну, мы там с ним… это, ну как… слово за слово, я с ним, так сказать, поговорил… в общем-то, разобрался – все дела, он и поканал, ну, в общем, слинял, больше при мне не приходил. Ну, он мне ваще-то никогда не нравился, но сеструхе моей двоюродной он сильно нравится, он ее навроде кадрит, и она с ним, это, ну гуляет, а может, и живет уже, я не знаю, в киношку, там, на танцы ходит, ну, это… в общем, она от него балдеет, и что-то с ней не то… Представляешь? Так, блеф один!
Слушая его, она вдруг поймала себя на странном ощущении. Словно все это говорил не любимый человек, по которому она истосковалась, не видя его целых три недели, а какой-то посторонний, грубый и примитивный –
– Знаешь, а ты как-то не по-русски говоришь… Странно даже! – она не смогла промолчать.
Олежка сильно покраснел, смутился.
– Да? Ой, а я как-то и не заметил даже, видно, увлекся… Там у нас все так… Ладно, извини…
И, поглощенный своими рижскими впечатлениями, он продолжал что-то рассказывать. А она слушала его в пол-уха, неотступно думая о своем – о том страхе, что преследовал ее вот уже почти две недели. О страхе перед тем невероятным, непостижимым, опасно звенящим, как если дотронешься пальцем до слишком сильно натянутой струны. О страхе, нарушившем недавнюю страстную идиллию, настигшем ее неотвратимо, словно наказание. Точно так же, как неприятие, осуждение молчанием родителей, которое неизменно следовало в детстве за какой-нибудь, может быть, и не слишком-то уж серьезной провинностью – мимолетной невинной ложью, опозданием с прогулки, поцарапанным письменным столом… Страх накрыл ее, сковал, замуровал в каком-то непонятном пространстве – невидимом, но, словно толстой стеклянной стеной, отгородившем от всего мира.
К счастью, Олежка, кажется, пока не замечал ее тревожного состояния.
– Представляешь, – рассказывал он, – а еще я… Помнишь, я тебе рассказывал? Ну вот, я, это, туда и съездил все-таки снова и видел… Знаешь, как интересно! И еще все время думал: вот бы нам быть там вместе с тобой… Мы бы по Риге погуляли, купались бы…
Они как раз проезжали совхоз-комбинат «Московский». Она подняла голову, метнула на него быстрый взгляд, украдкой, чтобы он не заметил.
Помнит ли он?.. Вспоминает ли?.. Но, впрочем, для мужчин старые места не так важны, наверное… Хотя, кто знает…
– Скажи… Что-то не так? – после неловкой паузы тревожно спросил он вдруг, когда они уже подъезжали к дому. – С тобой не то что-то, точно! Что случилось? – Его голос сразу охрип, надломился, дрогнул.
Вот оно! Ну, конечно, он почувствовал. Так бывает, когда чувства, души двух людей настроены на одну волну.
– Ну… Почему ты так решил? Да нет… Со мной ничего… – в ответ на его вопрос она что-то неуверенно промямлила, хотя пыталась придать своему голосу уверенность.
– Нет, но ведь, это, ну, как сказать… Ну, я же чувствую!.. Это правда, точно ничего не случилось? Точно?! Нет, ты уж лучше скажи!.. Только ты не обманывай меня, ну, пожалуйста… А то ты не такая, как всегда, ну, ведь я же чувствую… Ты что, мне не рада? Слушай-ка… А ты не хочешь мне… не хочешь ничего такого мне рассказать?.. Может?.. Слушай, ну, пожалуйста, скажи, только не молчи!
В тоне Олежки чувствовались тревога, ревность, угроза, страх, голос его опять сорвался. И тут ее осенило – это он вдруг вообразил, что у нее появился кто-то другой. От этой мысли стало даже смешно. Да разве такое может вообще когда-нибудь случиться?!
Но как сказать ему об этом? Как сказать: «
– Почему ты все время молчишь? Ну, пожалуйста, не молчи! – теперь в его взгляде, в голосе уже явно прочитывался страх.
Молчать дальше стало невозможно. Она глубоко вздохнула, перевела дух, сделала над собой усилие… и перепрыгнула барьер.
– Глупый ты, даже не думай об этом… Все у нас хорошо… – выдохнула она ему в самое ухо. Он запечатал ей рот поцелуем, и у обоих закружилась голова.