Воронка бесконечности

– Ну ладно, замнем для ясности… Но я только, знаешь… ну, как сказать? Ну никак не пойму, почему ты скрываешь от меня свои чувства? – шептал он, наконец, оторвавшись от нее. – Ты что, это, стыдишься своих чувств? Ну, вот почему ты закрываешься, бываешь такая чужая и холодная, как лед? Нет, не всегда, конечно… Но понимаешь, ведь тогда и мне с тобой рядом пусто и холодно…

Он говорил это уже не первый раз, и она слушала с удивлением. Но ей было трудно понять, что он, с его непримиримой, непостижимой для нее прямотой, с трудом принимает и смиряется с ее непостижимой уклончивостью. Нет, она не скрывает чувства – и все же скрывает. Что делать, если она привыкла прятать их… Она боится, стесняется, а может быть, не умеет открыто проявлять нежность, любовь, заботу. Если бы знать, как выглядишь со стороны… Ведь она действительно замыкается вдруг в себе, наглухо закрывает все окна, все форточки, запирает себя на ключ. И он ни при чем здесь. Это ее слабость, угловатость, разлапистость, это их так хочется запереть на два замка, на три поворота ключа – каждый…

А сегодня к этому добавились еще сомнения: сказать или еще подождать? Эти сомнения он, конечно, тоже почувствовал.

Сказать ему? Подождать? Ведь ничего же не должно случиться? Может, пронесет как-нибудь?

Она уклонялась, бежала от этой мысли.

А все-таки – что делать, если не пронесет?

Без времени. Девочка…

С самого детства девочка твердо усвоила: надо найти свое Дело в жизни и следовать ему.

Это самое важное в жизни.

– Мне надо еще поработать, – говорил отец даже в праздники, даже в субботние вечера, и, не слушая никаких возражений, упрямо шел в кабинет, к письменному столу, склонялся над ним и писал… Весь, с головой уходил в свое творчество… Поскрипывал пером – отец долгое время не признавал шариковых ручек и каждый вечер аккуратно заправлял перьевую ручку синими чернилами, – из-под пера возникали, как на фотографии, проявлялись слова, одно за другим, нарисованные каллиграфическим круглым, мелким почерком. Так было всегда, сколько она его помнила. Долгое время девочка никак не могла понять, как это можно работать всегда, даже когда все отдыхают. Лишь много лет спустя поняла – как и почему.

На письменном столе у отца стояли два белоснежных мраморных бюстика, когда-то привезенных им из командировок в США: левый бюст принадлежал Аврааму Линкольну, а справа сидел вылитый в мраморе крошечный Франклин Делано Рузвельт. Два великих президента Америки помогали отцу думать, творить, поддерживали уникальный, образцовый порядок на столе, стояли на страже особой – плотной – тишины и той совершенной научной атмосферы в кабинете, где стеллажи с книгами по истории, праву, философии Западного мира занимали целых три стены, от пола до самого потолка.

Мама по утрам уходила в свой институт или в библиотеку, или уезжала в какие-то командировки, и тоже всегда была очень занята. Для мамы не существовало ни суббот, ни воскресений – она очень много работала, постоянно выступала на международных симпозиумах, приобрела имя в научном мире.

Мама писала статьи и книги, монографии. Это слово девочка запомнила с самого детства и очень гордилась знанием такого научного слова. И каждый раз, когда рукопись отправлялась в издательство, в доме без конца повторяли: «Идет верстка… сверка… пришли чистые листы» – в общем, начиналась запарка, работа с раннего утра до поздней ночи, без суббот и воскресений… Мама издала несколько монографий, и в конце концов родителям удалось накопить денег на первый взнос за кооперативную квартиру в только что построенном хрущевском панельно-пятиэтажном доме – и покинуть, наконец, коммунистический рай коммунальной квартиры.

В раннем детстве, когда все они ютились вчетвером в одной комнате коммунального общежития, по вечерам, засыпая, девочка привыкла видеть две поочередно склонившиеся над письменным столом спины: мама или папа обязательно что-то писали – работали. С тех пор крепко засело убеждение: так и надо! Дело, любимая работа – это главное в жизни, а вот любовь, семья… Это когда-нибудь потом, это приложится, возникнет само собой. Просто возникнет – и все тут! И даже если нет…

«Политические дискуссии», как она привыкла это называть, жарко разгорались в семье, когда приходили в гости друзья родителей и приезжала из командировок мама. Они живо интересовали девочку. В этом была дразнящая новизна. В этом была сама живая жизнь.

Двадцатый съезд. Что-то непонятное, непостижимое, но неудержимо притягивающее…

Оттепель – великолепно и волнующе! Это же значит – пришла весна!

Битвы за честную историю – ой! А что, разве бывает нечестная? И за нее зачем-то надо биться? А в школе ничего такого не рассказывают, надо только пересказать как можно ближе к тексту очередной параграф из учебника и законспектировать из «Правды» решения очередного партийного съезда, а это так скучно…