Воронка бесконечности

Ах, да, вспомнила! Все-таки честной истории и правда приходится отстаивать свое право на существование. Это был совсем уже близкий ей – потому что ее родители жили в нем, – научный мир. А здесь, в этом мире, конечно же, так нужна… Как же это? А, интеллектуальная свобода.

Девочка слышала недавно, как родители с возмущением обсуждали, что историка Александра Некрича порицают там, наверху, за честное изложение Великой Отечественной войны, а еще оттуда, сверху, требуют его осуждения сообществом ученых-гуманитариев, исключения из партии, из института, где он работает.

В научных институтах сражались тогда жестоко – шли стенка на стенку, словно два класса столкнулись в смертельном бою. Многие зрелые, а тем более молодые ученые, даже аспиранты в большинстве своем решительно и смело выступали против затхлости, замшелости и – как это? да, против догматизма! – в науке и в обществе. Они боролись против подпевал возвращавшимся во власть зубрам, против халтуры и лизоблюдства в науке, против тошнотворной серости и самодовольной бездарности – за новую науку и новую, свободную от оков лжи, фальши и рабства жизнь. Это были битвы за свободу.

Да, это Шестидесятники. Это что-то новое, интересное, свежее.

Даниэль – о, как волшебно, как загадочно звучит! Но девочка все же что-то знала, слышала, что это замечательный писатель, как и Синявский.

Генерал Григоренко – ох, а это остро пахнет опасностью. Но она честно постаралась запомнить и это имя.

А еще девочка слышала: существует какая-то политическая «Белая Книга» – это тоже красивое название, только вот немного странно, почему же она называется «Белая»? Если в этой книге защищают невиновных людей, то она же, наверное, должна быть «Красной» или даже «Черной», потому что нельзя же терпеть несправедливость! И она знала: это хорошие, честные люди, просто у них сильнее, чем у остальных, развиты чувство собственного достоинства, правдолюбие, стремление к свободе, повышена температура совести – вот они и не могут и не хотят соглашаться с тем, что творится в стране, молча терпеть зло и несправедливость. А эта… интеллектуальная свобода, которой они требуют, – так это же ведь и правильно! Как захватывающе и научно звучит!

«Свобода, за которую вступились эти люди… – размышляла девочка. – А что это такое, в сущности? Возможность делать в жизни то, что хочешь, то, что любишь? Да. Но не только – этого мало. Тогда необходимо понять свое призвание – и поскорее, так, чтобы не было слишком поздно. Но, вероятно, это еще и внутренняя – интеллектуальная свобода ученого, да и просто человека. И тогда продолжением такой свободы обязательно становится ответственность. И умение отвечать за свои действия».

Свобода – как непривычно звучит это слово, когда о ней говорят правду, – только искренне, без фальши.

…Девочка хорошо запомнила, как отец, вернувшись после научной командировки в США, рассказывал о своих американских впечатлениях. За несколько месяцев он объездил почти всю огромную страну, даже самые отдаленные штаты Запада, куда советские ученые, как правило, не попадали, читая лекции в университетах и собирая материалы для докторской диссертации в университетских библиотеках. Более всего поразила отца та внутренняя свобода, которую он почувствовал, общаясь с университетской профессурой, со студентами, да и с простыми американцами. Да! Внутренняя свобода, достоинство человека, независимость, уверенность в себе, в своих силах и возможностях, самодостаточность.

«Как же это будет по-английски? – вспоминала девочка. – А, вот: self-made man».

А еще отец вспоминал, как однажды зимним вечером, ужиная в семье американского профессора в небольшом университетском городке Среднего Запада, он был совершенно ошарашен, когда вдруг услышал слова, которые, вероятно, непроизвольно вырвались у изумленного хозяина дома: «О, Господи! Оказывается, они, русские, – нормальные свободно мыслящие люди, и с ними можно нормально разговаривать… Надо же! А мы-то боялись! И, вероятно, с ними можно даже договариваться…» Не договорив до конца эту эмоциональную тираду, профессор осекся, тут же покраснел, закашлялся. Наверное, он сам от себя не ожидал – чтобы вот так, вслух, в присутствии советского профессора… И жена профессора посмотрела на него с осуждением. Да, но ведь так говорил профессор университета, довольно известный историк – вовсе не человек с улицы, обманутый официальной американской пропагандой охоты на ведьм, которую надул ветер холодной войны.