Воронка бесконечности

В голове пронеслась мысль: хорошо ему говорить насчет того, что он не сможет ее забыть, но разве сейчас в этом дело? Продолжаться так дальше их отношения уже не могут. Хотя… может быть, ему просто удобнее ни за что не отвечать, да и легче так?

«Конечно. Никаких решений принимать ему не надо», – с отстраненностью и неприязнью подумала она.

– Уехать… Только вот как? И пожениться… Ну, давай поженимся? Хочешь? А давай прямо завтра сходим и подадим заявления, давай?.. Ну, иди ко мне, лапонька моя, Цветочек мой!

Его глаза, голос, руки, объятия… Они стали вкрадчивыми, они обволакивали, затягивали ее в сладострастный водоворот. Но разве она ожидала чего другого? Разочаровал он ее? Нет, конечно… Ведь каким-то внутренним чутьем она уже знала заранее то, что теперь поняла отчетливо: Олежка не сможет принять такое серьезное решение, потому что просто не умеет это делать, да он и не знает, что же нужно, что же можно предпринять. Поддержать, успокоить, согреть – да! Может. А вот решить…

Она начинала осознавать: важнейшее решение в ее жизни – о судьбе их ребенка – придется принимать ей. Или не ей, а ее родителям… И, наверное, если они все-таки будут вместе, то все важные решения в дальнейшем будет принимать не он, а она – она, которая тоже не умела это делать, потому что до сих пор все решали за нее родители.

Что же он мог? Только одно.

Это он и сделал.

Она больше не стеснялась его, не стыдилась ни своей, ни его наготы, как в их первые дни. Прижимаясь к нему всем телом, она чувствовала его каждой клеточкой, наслаждалась его близостью, видела, как он любуется ею, как смотрит, лаская, как зарывается лицом в ее волосы, как нежно гладит, дотрагиваясь до ее тела взглядом, руками, губами. От этого взгляда, от этих рук, от этих губ стало жарко. Да… Как это было у Гете? Как молила Маргарита Фауста: …нельзя ли без боязни побыть часочек мне с тобой грудь с грудью и душа с душой?

Жар вдруг полыхнул по щекам, обжег глаза – и их глаза стали еще ярче от любви, от нахлынувшей нежности, от страсти, от подступившего вдруг острого желания принадлежать друг другу, стать единым целым.

Она сбросила одеяло и, глядя ему прямо в глаза, прошептала:

– Иди ко мне…

Он не мог оторвать от нее глаз.

И смеялась любовь, и пела, и улыбками расцветала,
И цветы вам дарила, и в венки поцелуи вплетала…

И вдруг, вспомнив что-то, она спохватилась:

– А… Серый не вернется, нет? – только и успела она прошептать еле слышно ему в самое ухо.

– Точно не вернется, не бойся… – ответил он тоже тихо, но очень уверенно.

«Ах, вот как! Все понятно…»

…Они открывали друг друга – заново, снова и снова. И страх отступил, он не стоял между ними. Она больше ничего не боялась.

«Разве так бывает?» – подумалось ей.

– Моя хорошая… Майечка… Моя любимая… Лапа… Маленькая моя… – прерывисто шептал он, не отрывая от нее взгляда, а глаза его вдруг потемнели – такими огромными стали зрачки.

Как-то незаметно, вдруг, сразу он погрузился в ее плоть и, очутившись в ней, то резко, почти грубо поднимаясь и сразу опускаясь, то нежно сливаясь с ней, то быстро, то очень-очень медленно, трепеща от напряжения страсти, нежности, любви задвигался там в такт словам. Он то почти выходил из нее, то входил снова и снова, глубоко-глубоко. Потеряв всякое представление о времени, забыв о прошлом, настоящем и об угрожающем бедой будущем, не помня себя, в каком-то сумасшедшем, отчаянном и одновременно невыразимо нежном экстазе они раскачивались на теплых, почти горячих волнах неистового, исступленного, испепеляющего счастья!.. И снова, и снова, и снова впадали они друг в друга, и снова, и снова растворялись друг в друге… А затем, слившись в единое целое, уплыли опять через темную страстную Воронку в бесконечность.

Багровым пожаром осветилась комната – пожаром страсти на закате, молча смотревшем в окно. А по комнате летали в танце, живя своей отдельной жизнью, надрывные стоны скрипки, страстные вздохи виолончели, фривольное позвякивание колокольчиков, утробный рев трубы. Взрывалась, гремела, громыхала бубном и барабаном Вальпургиева ночь страсти.

– Мы же с тобой оба хотим этого… Ты же знаешь, да? Мы же ведь уже не сможем друг без друга… Я так люблю тебя… Хочу тебя… всегда, постоянно… все время! И ты тоже хочешь этого, я точно знаю. Как же ты хороша! Ты и сама даже не знаешь… – А в ушах ее пела песнь торжествующей любви:

О, отдайся мне, будь моей вполне

[25]…

Темп их движения друг в друге то убыстрялся, то почти замирал, как в нежном, но страстном танце.