Воронка бесконечности

Мечтатели и герои видели небо голубым, растапливали льды и выращивали сады – раз так надо! День за днем шли года, и возникали зори новых поколений. Прекрасною речью о правде своей заявляя, юность мира поднимала красное знамя борьбы за рабочее дело, шла радостным шагом, с песней весёлой и не расставалась с нею до победного края. Комсомольцы-добровольцы торжественно обещали и выступали всегда «за», смело шагали вперед и вперед и неуклонно приближались к эре светлых годов. Кипучее, могучее, крикливое и никем непобедимое будущее человечества возводило все новые и новые коммунистические рубежи и кумачовую социалистическую мораль строителей коммунизма, пело торжествующую песнь о вечном социалистическом рае, где каждый может стать моложе, потому что там его тело и душа вечно молоды, потому что, как сталь, закаляются. Главное, ребята, сердцем не стареть! Но поскольку вместо сердца был у них пламенный мотор, то именно сердце быстро старело и черствело.

Шагая вперед, поспевая всюду вовремя, взбираясь по дорогам крутым и не разбирая дороги, – вероятно, потому, что молодым везде у нас дорога, – наше комсомольское племя целеустремилось к сияющим вершинам коммунистического рая. Они были всегда на правильном пути, и хороша была их дорога.

…А вы и правда так думаете или так положено думать?

Нет! Так позволено думать.

Кумачовый энтузиазм миллионов! Кумачовая мораль комсомольских вожаков-конформистов, нормой для которых стали цинизм и насмешки над чувствами. Семейная мораль – когда лучше за кого попало выйти замуж, чем стать матерью-одиночкой, или вступить в брак ради прописки в Москве и теплого местечка в рядах комсомольской, затем партийной элиты.

Лицемерие семьи – образцово-показательной ячейки социалистического общества – стало зеркальным отражением советского режима. Что?! Ах, ты не хочешь жить, как положено, в семье? Хочешь разводиться? Ну, что ж, голубчик, тогда не взыщи! Милости просим в армию – послужи-ка Родине, а после того о возвращении на свое теплое местечко даже и не мечтай! Будешь теперь жить как все! А нечего было высовываться!

Мысли, одежда, любовь, карьера по стереотипу – жизнь по стереотипу… Стереотип и статус, то есть принадлежность к касте избранных.

Эй, товарищ, больше жизни! Ведь песню дружбы запевает молодежь[28], а песню, что задумали, нужно до конца допеть. В соответствии с доброй традицией комсомольской семьи, прежде думая о себе, а потом уж о Родине, патриотически настроенные брежневские соколы устремлялись все выше и выше, и выше. С песней веселой они с легкостью взлетали выше небес – на покорение Пика Коммунизма, на ослепительные вершины коммунистического Завтра, побеждая города и веси одной лишь отвагой и смелостью. Солнце обжигало их золотыми лучами, зато утро встречало прохладой, а ветер освежал голову и грудь, так что ничего! Повторяя очерствевшими сердцами заученной клятвы слова, шаркуны и поддакивающие поспевали повсюду, не задерживались, шагали, одетые в белую или, в крайнем случае, нежно-голубую рубашку, пиджак, галстук – все это итальянского или французского производства, – а также непременно в супермодные американские джинсы раскрученной марки из США.

Униформа комсомольского вожака – острый дефицит советского рая изобилия – джинсы-фирма, ни в коем случае не ниже Lee, Levis, Wrangler, а еще пыжиковая шапка, дубленка – все это из «сотки» или из командировки в дальние вожделенные страны. Упаковку комсомольского вожака завершал обязательный комсомольский значок с изображением всегда живого, вечно молодого и вечно находившегося на груди, у самого сердца, вождя, потому что на всем пути большом и в каждом деле никто и никогда не забывал имя такого молодого».

– Да… – медленно произнес Олежка, внимательно почитав текст, – здорово написано! Очень образно, и слова из песен узнаешь сразу., ну, или почти сразу.

– Да? Ну, я рада, что тебе было интересно… Ладно, тогда вот, посмотри еще один кусочек. Вот это я написала сама – совсем маленький отрывок. Еще даже не знаю, что с ним делать. Знаешь, ведь я раньше много писала, а в последний год-полтора бросила… Зря, наверное. Мне и отец говорил – напрасно ничего не пишешь. А теперь – вероятно, слишком долго молчала…

Олежка взял листок и погрузился в чтение.