Воронка бесконечности

В конце декабря, перед самым Новым годом, собрав все силы, на огромный город двинулась приступом зима. Неприятель-мороз подступил, осадил Москву, как укрепленную цитадель, – и превосходящие силы врага без труда взяли ее бастионы измором, поразили более слабого противника, сковали его леденящей блокадой стужи.

И тогда грохнул, как гром с небес, и упал студеный декабрьский вечер.

А начинался он замечательно. Еще днем, засветло приехал брат отца, дядя Ваня, хороший, веселый простой человек, большой оптимист – мы все нежно любили его и относились к нему с уважением. За обедом он подшучивал над нами, рассказывал забавные, смешные истории о своем прошлом и настоящем. Отец и дядя Ваня редко виделись в последнее время, оба много работали, были очень заняты, а дядя Ваня жил далеко, за городом, и не мог часто приезжать к нам. Мы много смеялись, шутили… Как-то незаметно стемнело. Тихо, на цыпочках, подошел и уселся, как член семьи, уютно подперев голову рукой, рядом с нами за стол – вечер. На улице трещал мороз, а дома – тепло, радостно. Большая уютная комната, полутемно, в углу расплывалось теплое оранжевое пятно торшера… Было хорошо, спокойно. Потом заехала мама…

И ничто не предвещало снежной бури.

Много лет назад. Она…

Да, вечер грохнул, как гром с небес, – и упал, и придавил, и уничтожил.

Бури не предвещало ничто. Просто декабрьский вечер подожгли по краям. Поднесли зажженную спичку – края тут же побурели, заискрились, задымились, обуглились, стали быстро расползаться. Изголодавшийся огонь жадно жевал вечер, как исписанный листок рукописи – он ярко вспыхнул, загорелся страшным жарким пламенем… И исчез, оставив после себя горстку пепла.

Длинный, оглушительный звонок в дверь прозвенел неожиданно, и комната вся до краев наполнилась страхом. Ведь час-то уже поздний, а звонок был такой длинный, требовательный, нахальный. В этот момент она подумала: «Что это? Кошмарный сон?»

От дурного сна ведь просыпаются – нет, начинался кошмар наяву. И не в ее силах остановить, прекратить этот кошмар.

По ее застывшему от ужаса лицу, словно она вдруг увидела наливающуюся ядом, раскачивающую надутой страшным капюшоном головой очковую змею (они с Олежкой не так давно долго стояли у террариума в зоопарке, наблюдая за такой змеей), отец моментально понял все, обреченно вздохнул и, молча покачав головой, пошел открывать дверь. Она бросилась следом за ним.

В квартиру, влетел, шумно хлопая огромными черными крыльями, больно задевая ими людей и вмиг накрыв всю квартиру… нет, уже не страх. Ужас. Как в непрекращающемся кошмарном сне – не задуть, не потушить – в приоткрытую дверь, стоя за спиной отца, она увидела Олежку… Он был сильно пьян, шатался, еле на ногах стоял, глаза склеились, к губам намертво прилепилась нелепая бессмысленная улыбка, совсем не похожая на улыбку и до неузнаваемости исказившая черты его лица.

…Она смотрела на него широко открытыми глазами и ощущала, что видит совершенно постороннего человека. А он вдруг, как ей показалось, из последних сил расклеил глаза, сфокусировал взгляд, словно только что очнулся и увидел ее. Хотя, может быть, и нет, не увидел – она не могла понять. На его губах зазмеилась почему-то злобная усмешка. Он глупо ухмылялся, потом засмеялся, но это был странный смех, как будто забулькала, захрюкала и поперхнулась вода в кране перед тем, как она вдруг перестанет идти… Лицо его медленно расплывалось, как жирное масляное пятно на белой скатерти, полустерлось, словно подтаяло по щекам, лбу, подбородку и стало похоже на брикет тающего на тарелке мороженого. Лицо растаяло и потекло со щек, с носа, со лба – стало никаким, а глаза плыли, вернее, лицо казалось вообще безглазым…

Он сильно пошатнулся. «Сейчас упадет, вот так, навзничь или вперед, вниз лицом, прямо через порог в прихожую их квартиры», – подумалось ей. И тут же перед глазами отчетливо, со всеми подробностями, возникла картинка, как это произойдет…

Он сделал попытку что-то сказать, но ничего понять было невозможно; глаза плыли, остекленевшие, вид – невменяемый. Взгляд тупой, бессмысленный – он явно ничего не соображал. Как он вообще дошел сюда? При других обстоятельствах человек, явившийся в таком виде, не мог бы вызвать ничего, кроме омерзения. Но сейчас он внушал ей только ужас.

Потом он сделал видимое усилие и с огромным трудом заставил не слушавшийся язык произнести почти членораздельно какие-то слова – она едва поняла их:

– А ш-што т-ттут т-таков-во, а?.. Я приш-шел к люб-би-мой дев-вушке… Имею п-пра-вво! Не к в-вам вов-все, а к люб-бимой дев-вушке, п-панятно, а ч-чево, эт-то, нельзя?

Наверно, это было обращено к отцу. Однако вряд ли он вообще понимал, что говорил отец, а тот сначала спокойно попросил – она слышала сквозь какой-то непонятный, все нарастающий гул в ушах: «Пожалуйста, немедленно прекратите пьяный дебош и уходите!» — а затем жестко, с металлом в голосе потребовал, чтобы он немедленно уходил.