Воронка бесконечности

Она пристально, но как-то отстраненно наблюдала за движениями участкового и видела все чересчур отчетливо. Картинки задвигались, сменяя друг друга, в замедленном режиме и были – с чего бы? – маленькими-маленькими, излишне неприятно четкими, а еще отчего-то перевернутыми, словно она смотрела через перевернутое увеличительное стекло…

Участковый говорил терпеливо, спокойно, монотонно – все на одной ноте. Он видел: девушку било в лихорадке.

«М-да, надо же, какая… интеллигентная очень, деликатного обращения требует. С такими нечасто приходится встречаться по фактам хулиганства. И как же это ее только угораздило-то с такой шпаной связаться, прости господи! А сама-то хрупкая, тоненькая, гляди, вот-вот шея переломится, не выдержит этакую густую гриву длинных волос… Волосы-то какие красивые, рыжие, что ли? Нет, не рыжие – золотые! И хорошо, что не рыжие. Рыжие, они все вредные, и лично ему никогда рыжие не нравились, вот! Красивая девушка, да. Оно и понятно – немудрено, что у парня все мозги-то начисто и снесло! А смотрит исподлобья, и все равно видно, какие огромные глаза, синие, и на пол-лица. Губу вон как закусила, почти до крови, а глаза-то не на мокром месте – сухие. Ух, упрямая!»

Участковый открыл папку с документами, которую держал в руках, достал какой-то бланк и стал молча его заполнять. Потом начал говорить – медленно, обстоятельно, закругленно:

– Так что вы поймите, от вас ведь тоже зависит… Ну, так вот, я сейчас, это самое, пойду, схожу к нему домой, с ним как следует, как надо, конечно, поговорю, это, так сказать, предупреждение сделаю, и с матерью его тоже поговорю, это конечно, это само собой. Понятное дело, и документик по всей форме составим – привод в милицию. И подпишем, оно конечно. Да, все подпишут, и соседи, там, и, так сказать, кто еще там был свидетелем… Ну вот. Так что и за стекло разбитое они заплатят, это уж конечно. А то ведь мороз-то какой на улице! Как же это так?.. Как он тут набезобразничал, так мы тут с вами, выходит, значит, чего? Мы с вами должны чего-то решить… А то ведь нехорошо выходит. Да, так. Но и вы, конечно, тоже должны и сами понимать… Так что вам, это самое, надо ему твердо сказать: «Ты не приходи сюда больше, не буду я с тобой встречаться». А то, что же это такое получается? Вот вы его ведь сами, так сказать, наверно, провоцируете, сами ему звоните, авансы тут раздаете, так что вот, конечно, он так и будет приходить, хулиганить здесь… окна бить, а мне вот потом как – разбирайся тут с вами. Ну разве ж это хорошо? Конечно, нехорошо… Ну, так что, скажете ему так?

Она плохо понимала, что он говорил, плохо помнила, что ему отвечала, какие обещания давала.

…Потом спряталась от всех в отцовском кабинете, сидела в полной темноте, пытаясь унять лихорадочную нервную дрожь – думать не могла ни о чем. Только бил, сотрясал озноб, зубы стучали, зуб на зуб не попадал… А комната перед глазами плыла, качалась, раскачивалась все сильнее, а в голове гремел колокол… Звонил, отбивал слова: «Конец… конец… Такое предательство прощать нельзя! Конец! Это все! Все! Да! Все! Конец!».

Зажженная страстью, она вся полыхала огнем, пока вдруг страшный ветер не раздул пожар до критической точки, – она вспыхнула и сгорела дотла. А после осталась одна. И вошло тогда в комнату, и утвердилось понимание: сегодня вечером она приоткрыла дверь, заглянула в свое будущее… в их общее будущее – и увидела пепелище.

Она раскрошила, расплескала, разлила всю себя – теперь не собрать.

Вот что значит жить в летаргии, с закрытыми глазами!

Это его неистовство, и эта его прямота, и отчаянность, и эта ярость!!! И ведь как же ей все это нравилось! А теперь? Да в таком невменяемом состоянии он же мог бы ее избить, покалечить, вообще убить, если бы они поженились и жили бы вместе, в одной квартире! Что она могла бы сделать? Да ничего! У кого она стала бы искать помощи, защиты? Никто не стал бы вмешиваться, как редко кто вмешивается в скандалы между мужем и женой. Да он ведь просто опасен – ну, как же она могла этого не понимать?! А что, если бы она оставила ребенка? Страшно даже представить!.. Да, но ведь зато у нее остался бы его ребенок!

А теперь – нет ничего. Только черная пустота.

Страх – перед лицом прошлого, настоящего и будущего – явился снова и встал, как часовой на страже, за приоткрытой дверью. Только любовь – только его любовь, только их любовь – могла бы победить страх.

Но где она – его любовь?

И где она – ее любовь?

И, главное, – где их любовь?

Любить его невозможно, но и не любить не получается – и тоже невозможно.

Любить. Нельзя. Не любить. Невозможно.

Это настоящее предательство с его стороны. Он ее предал, как никто никогда не предавал. Она много раз прощала – прощала его неистовство, нерешительность, неумение принять решение. Она прощала ему даже то, чего нельзя было прощать ни за что на свете! Но сегодня… нет! Сегодня вечером он потерял человеческий облик – что уж говорить о достоинстве! И простить такое издевательство – значит тоже потерять достоинство.