Ворота Расёмон

О-Тами по-прежнему не жалела себя, берясь за все мужские дела. Иногда она даже ночью, при свете фонаря, выходила прореживать овощи. О-Суми уважала свою грубоватую, сильную невестку – да, пожалуй, не только уважала, но и побаивалась. Кроме работы в поле и в горах, всё остальное О-Тами спихнула на свекровь – и теперь даже собственное бельё редко стирала. О-Суми не жаловалась и продолжала трудиться, не покладая рук. Больше того – при встрече с соседками она всегда с самым искренним видом хвалила невестку: «Мне-то тревожиться не о чем: О-Тами такая молодец! Я хоть завтра могу помереть – она справится».

Однако, как выяснилось, О-Тами всё было ма- ло – она хотела зарабатывать больше и больше. Ещё через год она заговорила о том, что хорошо бы заняться полем за рекой: мол, глупо сдавать в аренду участок площадью почти пять тан[99] всего за десять иен. Лучше посадить там шелковицу и разводить для приработка шелковичных червей – тогда, если только цены на коконы не упадут, за год можно выручить целых сто пятьдесят иен. Но, как бы заманчиво ни выглядел план, О-Суми почувствовала, что не выдержит, если на неё свалится ещё больше работы. Да и шелководство казалось неподъёмно сложной задачей. В конце концов она воспротивилась замыслам невестки:

– Хватит тебе, О-Тами. Мне, конечно, деваться некуда, только я не могу работать, как мужчина, да и ребёнок, вечно орущий, на мне – я такую ношу не потяну. И с чего ты взяла, будто нам под силу шелководство? Ты совсем обо мне не думаешь!

Увидев, что свекровь плачет, О-Тами поняла, что её долг – уступить. Тем не менее, отказавшись от мысли о разведении шелкопряда, она по-прежнему настаивала на том, чтобы посадить шелковичные деревья.

– Ну и ладно. Всё равно в поле я одна работаю, – ворчала она с упрёком, недовольно поглядывая на О-Суми.

Свекровь после того случая вновь задумалась, как бы подыскать О-Тами мужа. Раньше О-Суми говорила об этом потому, что беспокоилась о будущем или боялась осуждения соседей. Теперь же она мечтала хоть ненадолго сбросить гнёт домашних обязанностей – и стремление просватать невестку стало куда острее.

Весной, когда за домом расцвели мандариновые рощи, О-Суми, сидя под лампой и глядя на О-Тами поверх больших очков, которые надевала, чтобы поработать ночью, осторожно завела разговор. Но невестка, по-мужски скрестив ноги, сидевшая у очага и жевавшая солёный горох, бросила: «Не нужен мне никакой муж», – и дальше ничего обсуждать не пожелала.

Обычно такого ответа хватало, чтобы О-Суми оставила тему, но на этот раз та решила проявить настойчивость.

– Ты только это и твердишь, а так нельзя. Завтра хоронят Мияситу, наша очередь могилу копать – кто будет это делать? Для таких случаев мужчина в доме нужен…

– Не нужен. Копать я и сама могу.

– Скажешь тоже! Ты женщина… – О-Суми хотела было показно рассмеяться, но улыбка сползла, когда она взглянула О-Тами в лицо.

– А ты, матушка, на покой, что ли, хочешь уйти? – спокойно поддела её невестка, обхватив колени руками.

Опешив от её укола, О-Суми машинально сняла с носа очки – сама не зная зачем.

– Что ты такое говоришь!

– Помнишь, что ты сказала, когда умер отец Хиродзи? Мол, стыдно перед предками будет, если начать семейное поле делить на части.

– Сказать-то сказала, да жизнь по-разному поворачивается. Бывает, ничего не поделаешь…

О-Суми всё настаивала, что мужские руки в доме нужны, – однако слова её звучали неубедительно даже для неё самой: она ведь молчала о том, что взаправду было у неё на душе, – молчала, что в первую очередь хочет облегчить жизнь себе. О-Тами же, поняв, что к чему, и продолжая жевать солёный горох, в свою очередь стала наседать на свекровь. Надо сказать, язык у неё был подвешен неплохо – так, как самой О-Суми и не снилось.

– Тебе-то, матушка, хорошо. Всё равно вперёд меня помрёшь. А как бы ты на моём месте заговорила? Я ведь не потому живу вдовой, что мне так нравится и я этим горжусь. Иногда все косточки, все суставы до того болят – ночью уснуть не могу, уже думаю, зря я так упираюсь. А потом снова – нет, не зря… Всё ради семьи, ради Хиродзи – поплачу-поплачу, и снова за работу.

О-Суми уставилась на невестку, потеряв дар речи. В какой-то момент до неё вдруг дошло: не будет ей отдыха, пока не закроет глаза навеки. Когда О-Тами умолкла, она вновь водрузила на нос очки и вполголоса заключила:

– Что ж, О-Тами, не всё в мире идёт, как по писаному. Не забывай об этом. А я тебе больше ничего советовать не стану.

Минут через двадцать молодой парень из местных прошёл мимо их дома, негромко напевая:

– Вышла молодка травушку косить,

Пригибайся, травушка, под моим серпом.

Когда песня стихла, О-Суми вновь глянула на невестку сквозь очки. Но та, по другую сторону от лампы, лишь зевала, неженственно вытянув ноги перед собой.

– Пойду спать. Завтра вставать рано. – С этими словами О-Тами взяла ещё горсть солёного гороха и устало поднялась со своего места возле очага.